Проклятая игра

Европеец подал голос первым: Кэрис услышала, как взвился его вопль за секунду до ее собственного крика Она отдернула руку от плитки, когда в ноздри ударил запах паленого мяса Мамолиан уходил из нее; она ощущала его отступление. Она почувствовала облегчение всем телом. Затем пришла боль и наступила темнота. Кэрис совсем ее не боялась — это безопасная темнота. Его в ней не было.

— Ушел, — сказала она и потеряла сознание.

Она очнулась меньше чем через пять минут, и в первый миг ей показалось, будто она сжимает в руке пригоршню лезвий.

Кэрис медленно прошла к кровати, положила на нее голову и сидела так до тех пор, пока сознание не стало абсолютно ясным. Потом она собралась с силами и поглядела на свою руку. Рисунок кольца был выжжен на ладони очень ясно — спиральная татуировка. Кэрис встала и пошла к раковине, чтобы сунуть руку под холодную воду. Это немного уменьшило боль. Рана оказалась не слишком серьезной, хотя отпечаток останется на долгие годы: рука продержалась на плитке в тесном контакте с кольцом не более двух секунд. Кэрис обернула ее одной из футболок Марти, затем вспомнила, что ожоги надо оставлять открытыми, и снова разбинтовала. Обессиленная, она легла на кровать и стала ждать, когда Марти принесет ей частицу блаженного острова.

59

Ребята преподобного Блисса целый час провели в задней комнате дома на Калибан-стрит, предаваясь грезам о Потопе. За это время Мамолиан отправился на поиски Кэрис, нашел ее и был изгнан. Но он обнаружил местонахождение дочери Уайтхеда, а еще выяснил, что Штраус — тот, кто так глупо вел себя в Святилище, — ушел за героином для девушки. Пора, думал Европеец, забыть о сострадании.

Он чувствовал себя, как побитая собака; ему хотелось лечь и умереть. Сегодня — особенно после того, как Кэрис ловко отделалась от него — он ощущал на плечах груз каждого часа прожитой жизни. Он посмотрел на свою руку: она все еще болела от ожога, полученного через Кэрис. Когда же она поймет, что ей ничего не избежать? Что последняя игра, которую он собирается начать, важнее ее жизни, а также жизни Штрауса, или Брира, или двух идиотов из Мемфиса, погруженных в мечты двумя этажами ниже.

Он спустился на один пролет и зашел в комнату Брира. Пожиратель Лезвий лежал на матрасе в углу с вывернутой шеей и проколотым животом; он глазел прямо перед собой, как безумная рыба. Рядом бормотал свои глупости телевизор, придвинутый очень близко, потому что Брир почти потерял зрение.

— Мы скоро уходим, — сказал Мамолиан.

— Вы нашли ее?

— Да, нашел. Место называется Брайт-стрит, а дом… Европеец счел это весьма забавным. — Дом выкрашен желтым. Второй этаж, кажется.

— Брайт-стрит, — повторил Брир мечтательно. — Мы пойдем и найдем их там?

— Нет, не мы.

Брир неловко повернулся к Европейцу; он привязал к своей сломанной шее самодельную шину, и это затрудняло движения.

— Я хочу видеть ее, — сказал он.

— Прежде всего, ты не должен был выпускать ее.

— Он пришел — тот, из дома. Я говорил вам.

— О да, — отозвался Мамолиан. — Насчет Штрауса у меня тоже есть идеи.

— Мне найти его для вас? — сказал Брир.

Излюбленные картины казней пронеслись в его голове, столь же яркие, как в книге о фашистских злодеяниях. Одна или две выглядели особенно четко, словно были близки к воплощению.

— Не нужно, — ответил Европеец. — У меня есть два рьяных помощника, желающих что-нибудь сотворить.

Брир помрачнел:

— Что же буду делать я?

— Ты приготовишь дом к нашему уходу. Сожги все, что у нас есть. Как будто мы не существовали, ты и я.

— Значит, конец близок?

— Теперь, когда я знаю где она, — да.

— А если она сбежит?

— Она слишком слаба. Она никуда не денется, пока Штраус не принесет ей героин. А он, конечно, никогда его не принесет.

— Вы собираетесь его убить?

— Да, как и любого отныне, кто встанет на моем пути. У меня больше нет сил для жалости. Из-за нее я слишком часто ошибался. Ты получил указания, Энтони. Займись делом.

Он покинул зловонную комнату и спустился вниз, к своим новым агентам. Американцы почтительно встали, когда он открыл дверь.

— Вы готовы? — спросил Европеец.

Блондин, более податливый с самого начала, снова завел свои бесконечные благодарности, но Мамолиан заставил парня умолкнуть. Он отдал им приказ, и они восприняли это как подарок.

— Ножи на кухне, — сказал он, — возьмите их и используйте на здоровье.

Чад улыбнулся:

— Жену мы тоже должны убить?

— Потоп не выбирает.

— А если она не грешница? — спросил Том, не совсем понимая, почему в его голову пришла столь глупая мысль.

— О, она грешница, — ответил мужчина с горящим взором, и этого было достаточно для ребят преподобного Блисса.

Наверху Брир с трудом поднялся с матраса и похромал в ванную, чтобы поглядеть на себя в треснувшее зеркало. Его раны давно не кровоточили, но выглядел он ужасно.

— Бритье, — сказал он самому себе. — И сандаловое дерево.