Проклятая картина Крамского

Мизюкова нахмурилась.

Захандрил? Оно и верно, какие ныне развлечения в усадьбе? Он-то к иной жизни привыкший… и значится, в столицу уедет… и вновь станет скучно и сонно.

– …я только и способен, что думать о ней…

– Погодь. – Мизюкова прервала пылкую речь, разумея, что упустила кое-что важное. – О чем ты говоришь?

– О ком… о вашей горничной, Матрене… Я прошу вас отпустить ее… и благословить нас…

– Что?!

Пол качнулся. И потолок, и сама усадьба, казалось, вздрогнула, услышав об этаком.

– Погодите, тетушка. – Давид упал на колени. – Я понимаю, что это… звучит странно… но я люблю ее! Люблю как саму жизнь! Больше жизни… и этой жизни мне не будет без Матрены!

Вот паскуда! Боярыня аж задохнулась от гнева, переполнявшего ее.

Змеюка неблагодарная… да как посмела она… Давид – хороший мальчик, но бестолковый, как все мужчины… Любит он… Повелся на глаза черные, на личико смазливое… и сама-то она хороша, надо было девку отослать от беды, а ныне… Ничего, и ныне отошлется.

С глаз долой!

– Тетушка! – Давид взмолился, чувствуя, что тетка его, женщина, которую он полагал если не матерью, то человеком всяко близким, способным к пониманию, в нынешней ситуации понимать его не желает категорически. – Прошу вас, выслушайте…

Он говорил о любви, путано, но пылко. И тетку за руки хватал, пытался поцеловать… Он требовал и едва ль не плакал, глядя на застывшее лицо Мизюковой.

– Матрена! – Крик ее разнесся по всему дому, пугая дворню. – Матренка, чтоб тебя…

Матрена явилась пред ясные очи барыни немедля. И получила оплеуху.

– Ах ты, дрянь! – Барыня с трудом сдерживалась, чтоб не вцепиться наглой девке в космы. – Да как ты посмела…

Давид вскочил.

Он обнял нареченную, заслоняя собою от теткиного гнева.

– Украду, – сказал в глаза барыне глядючи. – Если разлучить посмеете… или застрелюсь… Жить без нее не буду!

– Дурень! – Мизюкова только сплюнула.

Вот же… мужики… бестолковые… Покойный-то муженек тоже до женского полу слабый был. Вечно лгал, буде занят… а то Мизюкова не знала про занятость его… батюшка Давидов тоже… польстился на прекрасное сестрицыно личико. А та и рада была подыграть.

Трепетная она.

Нежная.

Этакая по углям босой пойдет, ежели надобность в том почует, и не поморщится. Вона, скоренько после свадьбы все-то в свои ручки трепетные прибрала, муженек и опомниться не успел, как под каблучком очутился.

И слова-то поперек молвить не смеет… все ради дорогой Ольгушки…

Матрена плакала.