Проклятая картина Крамского

– И вас, дорогая моя. – Графиня удостоила невестку поцелуя в щеку. – Премного рада, что ваше здоровье позволило вам вернуться в столицу… полагаю, вам будут здесь рады…

– Очень на это надеюсь, – ответила нахалка, скромно потупившись.

А вот Давид, пылкий несчастный мальчик, не сумел скрыть раздражения. Что ж… ревность – это уже хорошо…

Матрена успела отвыкнуть от этого дома, оглушающе огромного, пустого и столь недружелюбного. От свекрови с ее холодными глазами и удивительным умением появляться именно тогда, когда это появление наименее уместно.

От замечаний.

И критики.

Гардероб Матрены устарел? Так ее ли в том вина… Дорогая матушка сама понимает, насколько тяжело в провинции отыскать приличную портниху, а журналы вечно запаздывают. Но теперь, благодаря помощи графини – а она ведь не откажет в помощи? – Матрена надеется все изменить…

И закружилось.

Журналы.

Портнихи… мерки и примерки. Тафта и атлас. Поплины, сатины, кружево-блонд… перчатки и шляпки, зонты и зонтики, туфли, туфельки и башмачки… Матрена окунулась в этот чудесный мир женских мелочей, которые вовсе не были мелочами. Она вдруг обнаружила, что способна часами перебирать альбомы с узорами кружев или шитья, выбирая именно то, что подойдет ей.

И требуя.

И споря со свекровью, которая вскорости сама признала, что вкус у Матрены безупречен. А этакое признание, полученное от старой гадюки, грело душу лучше собольей шубки… Правда, Давид не желал понимать, что на самом деле кружево – это не пустяк, а очень даже серьезная проблема.

Нет, он слушал.

И кивал, когда требовалось, но при том явственно сдерживал зевки… Скучно ему было.

«…дорогая моя сестрица Аксинья.

Пишу тебе сама не знаю по какой надобности, ибо письмо это ты навряд ли получишь. Скорее уж в силу привычки некой, сложившейся за время моего жития в доме Бестужевых, чувствую я необходимость излить мысли на бумагу.

Жизнь моя вновь переменилась и на сей раз к лучшему. Я обрела то, чего желала всем своим сердцем, – свободу!

Нет, свобода сия, конечно, имеет свои границы, но в Петербурге, где я имею счастие ныне обитать, границы весьма условны. Полагаю, ныне ты по давней своей привычке подумаешь обо мне дурно, однако спешу заверить, что не имею и в мыслях оскорбить своего дорогого супруга изменой. Само собой, я люблю и Давида, и нашего сына.