Лев Петрович, в связи со столь поздней женитьбой, не изменил своим привычкам, а вот Котовой пришлось менять свои, что давалось не так просто и легко. Битюгин, например, не курил, а Людмила Михайловна любила после обеда, завтрака или ужина выкурить сигаретку. Котова предпочитала в нерабочее время говорить о чем угодно, но только не о работе, а Лев Петрович не представлял себе, как это можно говорить о каких-то пустяках. Казалось бы, такие разные люди не могут жить вместе, но так только казалось. По крайней мере, Битюгин был доволен тем, что в его жизни появился «дополнительный раздражитель».
– Голубушка, ты для меня как стимулирующее вещество! – восклицал Битюгин, когда супруга начинала «свергать» его с высот идеализма на грешную землю материализма.
Например, Людмила Михайловна не видела ничего загадочного в Адамове: – Ты, Лева, все время проблему из ничего делаешь, – говорила она, попыхивая сигаретой.
– Люди, как тебе известно, бывают разные: угрюмые, замкнутые эгоисты-себялюбцы и общительные, приятные. Одни в горестях и напастях замыкаются, ожесточаются, другие, напротив…
Но в этот раз она не договорила, потому что Лев Петрович темпераментно взмахнул руками, словно собирался взлететь, вскочил с дивана и картинно воздел руки к потолку:
– Голубушка! Ты бы мне еще рассказала о типах нервных систем и что-нибудь из области психологии! У меня из ума нейдет смерть этого Мерцалова и такое резкое, неожиданное выздоровление остальных. Я тщательно проанализировал истории их травм, запросил истории болезней из поликлиник – словом, проделал колоссальную работу, а ты мне такие банальности говоришь!
– Ну и что ты выяснил, Лева? Да садись ты, чего стоишь предо мной в позе Отелло?
– Много чего, – Битюгин, продолжал стоять перед супругой.
– Много чего – это ничего, – прокомментировала Людмила. – Пойдем лучше чая попьем, уже десять вечера, а у тебя дурная привычка сидеть допоздна в своем кабинете.
На кухне, прерванный разговор об Адамове продолжился, и начал его Лев Петрович.
– Так вот «много чего» – это значит «много чего». Вначале не было никаких факторов, которые бы могли привести к скоропалительной смерти. И заметь: вскрытие показало, что смерть наступила от недостатка сердечной деятельности! Эта странность усугубляется тем, что с сердцем-то был как раз полный порядок! И до травмы, и после травмы! Согласись, что перелом голени, пусть и усугубленный долговременным сдавливанием, вовсе не повод для острой, скоропалительно протекающей сердечной недостаточности?
– Ну и как ты это себе, объясняешь? – в голосе Людмилы были скепсис и любопытство. Сказанное мужем, действительно, не укладывалось в привычные представления медицины.
– А я тебя сейчас ошарашу? – Битюгин отставил допитую чашку чая. – Так вот: ни как!
Он выждал паузу, наслаждаясь видом супруги. А вид у неё был обидчивый, словно ребенку пообещали «страшную, таинственную сказку», а в результате вместо сказки выдали такую банальность, что хоть плачь от обиды. Людмила не заплакала, а проглотила комок обиды и, стараясь придать голосу равнодушие, сказала:
– Действительно, ошарашил. Стоило было из-за этого огород городить?
– Голубушка! – Лев Петрович был явно доволен произведенным эффектом. – Ведь ты просишь объяснения. Так?
– Садист, ты, Лева, вот что я тебе скажу.
– Виноват, привычка доводить любую мысль до абсурда, а жизнь и есть чистейший абсурд!
– Жизнь не абсурд, Лева, а такие, как ты, доводят, действительно, очевидные истины и факты до абсурда. Разве не абсурд в одиннадцатом часу ночи на кухне в первый наш, можно сказать, медовый месяц вести разговор на философские темы?
– Но, голубушка! Это же интересно! Это же потрясающе интересно! Я ведь не все сказал, я ведь, может быть, наиглавнейшего не сказал!
– Скажи, Лева, скажи, а то ведь лопнешь, если не скажешь. Так что же «наиглавнейшее»?
– Злость, голуба, злость! Этот мальчик-то, Трунов, выяснил одну деталь, которая произошла накануне в той палате и которая, по понятным причинам, не вошла в историю болезни, – и он опять сделал паузу, наблюдая за супругой.
– Лева, я тебя сейчас ударю! – Людмила шутливо замахнулась на мужа. Ей и на самом деле захотелось ударить его.