Проклятая русская литература

Annotation

Герой романа, Алексей Верейский, неожиданно из старого семейного архива узнает о своем княжеском происхождении. Что ему в этом открытии? Но письма деда — не только об этом. Ушедший с остатками разбитой Добровольческой армии в Константинополь князь Александр Верейский обвиняет в растлении поколений и гибели Российской Империи… классическую русскую литературу. Его внук, филолог-литературовед, пытается вместе с коллегами осмыслить вину русской литературы в государственном перевороте 1917 года. У этой книги довольно широкая целевая аудитория: это знатоки, ценители и просто любители русской классики, филологи и историки литературы; в ней анализируются личности русских классиков, все цитаты, использованные в романе, подлинные и если они и подвергались редактированию и сокращению, то никогда не в ущерб смыслу.

Ольга Михайлова

Пролог. 1993 год

Глава 1. «Страшный вопрос»

Глава 2. «Ангел во плоти»

Глава 3. «Горе от умничанья…»

Глава 4. «Умный, честный и благородный…»

Глава 5. «Какие плечи! что за Геркулес! А сам покойник мал был и тщедушен…»

Глава 6. «Он был дурен собой…»

Глава 7. «Демократические ляжки…»

Глава 8. «Блуждающий среди живых…»

Глава 9. «Угрюмая тупица…»

Глава 10 «Порождение ехидны…»

Глава 11. «Смертник»

Глава 12. «Лжец и отец лжи»

Глава 13. «Благородство и простота»

Эпилог

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Ольга Михайлова

Проклятая русская литература

Духовное исследование

Читал, читал, а всё без толку:

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет…

А.С. Пушкин «Евгений Онегин» XLIV

Не может дерево доброе приносить плоды худые,

ни дерево худое приносить плоды добрые.

Всякое дерево, не приносящее плода доброго,

срубают и бросают в огонь.

Итак, по плодам их узнаете их.

Мф. 7.16

Пролог. 1993 год

— …Ты только посмотри, на кого я стрезва-то похож, даже в зеркало глянуть противно — взгляд умный, злой… одно слово, сволочь, — Борис Голембиовский исподлобья оглядел себя в круглом зеркале, висевшем на кафедре в простенке между дверью и стеллажом с документацией, лениво поскрёб дурно выбритую щеку и поправил у виска седеющие волосы.

Верейский вздохнул. Послушать учителя, так прям алкоголик, между тем зав. кафедрой русской литературы пил весьма умеренно. Сволочью Бориса Вениаминовича Алексей тоже не считал, напротив, Голембиовский человек был весьма приличный, как сказали бы платоники, соединяющий «искренность нрава с правильным образом мыслей». Просто в высказанной диатрибе проступили свойственные Голембиовскому самоирония и извечный еврейский сарказм.

Что до умного и злого взгляда… Да, это было.

Оба они сидели на кафедре романо-германской филологии, куда были приглашены Марком Ригером выпить кофейку после последней лекции, и Марк Юрьевич, в отличие от Верейского, сразу понял Голембиовского, кивнул и достал из нижнего ящика стола плоскую бутылочку прасковейского коньяка, плеснув оного в крохотные рюмашки.

Верейский снова вздохнул. Он так и не научился понимать тонкие еврейские намёки.

Кафедра романо-германской филологии, на дверях которой значились фамилии Звенигородская, Литвинова, Федорчук, Муромов и Ригер, располагалась наискосок от другой двери — кафедры русской литературы, где сияли золотом фамилии Голембиовский, Розенталь, Каценеленбоген, Верейский и Шапиро. Когнитивный диссонанс, порождаемый в некоторых неразумных головах внутренней антиномией этих надписей, гармонизации не поддавался.

При этом по непонятной причине Алексей Верейский, хоть и не имел семитских корней, считался на кафедре русской литературы почти своим, то есть евреем, Марк же Ригер, вообще-то бывший этническим немцем, чьи предки помнили ещё Екатерину Великую, среди романо-германской клики своим не признавался и считался евреем, в чем давно устал всех разубеждать, в конце концов смирившись и даже научившись картавить. Оставаясь на своей кафедре гоем и чувствуя себя отщепенцем, он часто захаживал через коридор к русистам или норовил пригласить их к себе. Верейский и Голембиовский откликались тем охотней, что знали беду Ригера: месяц назад он похоронил жену, умершую от неизлечимого недуга. Следы многодневной бессонницы уже сошли с лица Марка, но улыбался он до сих пор одними губами.

— Что пишет пресса? — этот вопрос Голембиовский адресовал Ригеру, ибо знал, что Верейский, его бывший аспирант, а ныне коллега, принципиально никогда не читает газет. Сам он раньше следовал тому же принципу, но, начиная с апрельского пленума ЦК, газеты иногда просматривал. Даже «Правду» читал. Правда, в этом году, после введения в Москве чрезвычайного положения и штурма Дома Советов, почувствовал утомление от политики и теперь опять предпочитал узнавать новости от других.