Проклятая сабля крымского хана

Девлет Гирей, избегая смотреть в глаза военачальникам, погнал коня в чащу леса и там, у небольшого болотца с желтой водой, соскочил на землю, упал лицом на холодную траву и завыл, как загнанный волк. Он знал: для него все кончено. Он подвел Османскую империю, лелеявшую честолюбивые мечты, уничтожил добрую половину боеспособного населения полуострова, покрыл позором седую голову. И все это потому, что когда-то он не заставил царя вернуть ему саблю. Над ним закричала какая-то птица, закричала страшно, угрожающе. Хан поднял голову и уставился в мутную болотную жижу. Ему захотелось броситься в тину, разом покончить со всем, что навалилось на него в последнее время. Девлет Гирей приподнялся, собираясь осуществить задуманное, но в последнюю секунду остановился, ударил кулаком по длинной болотной траве… Нет, нет и нет! Он Чингисид, потомок великого человека. Свести счеты с жизнью — это слабость. Он выпьет чашу до конца, пусть ему суждено всю оставшуюся жизнь купаться не в лучах славы, а в презрении и ненависти своего народа. Может быть, потомки поймут, что Девлет Гирей старался для своего государства? Вздохнув, он поднялся, отряхнул грязь с кафтана и медленно пошел навстречу своему бесславию. Больше хан и не помышлял о нападении на Москву.

Глава 43 Наши дни. Тульская область

Жанна лежала в той же позе, в какой он ее оставил, и по потрескавшимся губам, по лихорадочному румянцу на щеках, по ознобу, сотрясавшему худенькое изможденное тело каждую минуту, он понял, что у нее высокая температура. Начинался сепсис. Он дотронулся до нее с каким-то испугом, и женщина открыла глаза, будто бы подернутые пленкой.

— Жанночка, тебе нужно встать, чтобы пересесть на тележку, — сказал он. — Я довезу тебя до ближайшей деревни. Эта оказалась безлюдной. Поэтому на реке, до которой мы уже дошли, нет пристани.

Коричневые губы приоткрылись, и оттуда вырвался полустон:

— Пить!

— Сейчас, моя милая. — Он достал из рюкзака канистру и налил воды. — Вот, пей.

Жанна приподняла голову и жадно выпила, потом уронила ее на одеяло и заговорила тихо, прерывисто, будто боясь не успеть:

— Говоришь, деревня брошена? Что ж, это судьба, Андрюша. Брось и ты меня. Я все же окончила два курса мединститута и знаю, что меня ждет. Сепсис уже начинается, еще немного — и я потеряю сознание, а потом умру в муках. Не прошу тебя убить меня, чтобы облегчить страдания, ты этого не сделаешь, но избавь себя от напрасного труда. Ты потратишь силы, потащишь меня дальше, а я все равно умру по дороге. Не делай этого, прошу тебя.

Он нервно глотнул, и острый кадык выпятился, натянув тонкую кожу. За дни, полные тревоги, Ломакин забыл про отрастающую на лице щетину, которая делала его старше.

— Что ты такое говоришь? — Он погладил ее волосы. — Как я могу тебя бросить?

Жанна поежилась и прошептала: