Проклятая война

У пятого бункера Гилбрайд, вероятно, спас его от столкновения. Его бойцы были на грани открытого неповиновения. Катализатором, похоже, послужило ранение Котовица. Чем больше будет больных и раненых, тем быстрей последует взрыв. Тьюнис лишь озвучила то, что думали многие из его солдат. Они хотели остановить работы. Они хотели выбраться отсюда. Эрнандесу повезло, что Гилбрайд вовремя почуял, куда дует ветер, и вытащил его из неприятностей.

Допив кофе, майор встал, и тепло дружеского плеча исчезло. Отвернувшись, Эрнандес шагнул к выходу. В груди кипело разочарование. Оружия он не взял.

— Спасибо тебе, — осторожно сказал он, глядя в зеленую ткань палатки, а не в лицо Гилбрайда.

Майор постарался вложить как можно больше значения в эти два простых слова.

— Сэр… — с хрипом начал сержант.

Эрнандес перебил его.

— Мне нужно глотнуть воздуха. Я всего на минуту.

У него почти вырвалось «прости», но извинение могло быть понято двояко. Сейчас Эрнандес почти не сомневался, что маленькая сидячая забастовка Гилбрайда — это лишь прелюдия.

Он расстегнул молнию и выбрался наружу, вздрогнув от резкой смены температур. Налетел ветер, и невидимые холодные струи принялись раздувать кривобокую палатку. Затем майор застегнул клапан. Отчасти он ожидал, что Гилбрайд выйдет за ним, но нет. Слава Богу, и снаружи не оказалось желающих остановить его. Значит, действительно только пробный шар.

Фрэнк Эрнандес направился прочь от бункера, чувствуя себя чуть ли не беглым преступником. В лучшем случае это давало ему лишь временную отсрочку. А может, и вообще не стоило уходить. Он не хотел, чтобы Гилбрайд неверно его понял.

Да, все чертовски запуталось.

Но он не повернул назад. Пока еще нет.

Снаружи бойцов было больше, чем обычно, — рабочие команды только возвращались в лагерь. Нагруженные лопатами и камнями, они парами и тройками брели к своим укрытиям. Эрнандесу без труда удалось разминуться с ними. Майор двигался вверх, в то время как они шли вниз, — и все же ему казалось, что он поступает неправильно. Обычно Эрнандес стараться перекинуться с солдатами парой слов или хотя бы обменяться улыбками — все что угодно, лишь бы сократить дистанцию между офицером и призывниками.

Эрнандес прекрасно понимал, как может начаться бунт. Каждый из его сержантов отвечал за три бункера. У каждого в подчинении было до восемнадцати бойцов, причем многие из этих бойцов проводили в одиночестве каждую ночь и большую часть дня. Если все эти мужчины и женщины думали одинаково, то одного несогласного недостаточно, особенно если этот несогласный выскажется слишком поздно. В миниатюре это напоминало то, что происходило сейчас с ним самим. Давление снизу было слишком сильным. Разумный руководитель выбирает лишь тот путь, по которому готовы пойти его подчиненные. Если слишком натянуть вожжи, люди могут сорваться.

«Но разве у нас есть другие варианты? — задумался Эрнандес. — Даже если мы решим не оставаться здесь — куда еще нам деваться? Вернуться в город?».

У них был приказ. Обязанности, которые надо выполнять — независимо от того, насколько мала вероятность, что их и правда задействуют в этой воздушной войне.

Эрнандес остановился у гранитного валуна. У его лица оказалось прогретое солнцем пятно, и майор, переведя дыхание, снова поднял голову к пустому небу. Затем он развернулся и направился к ближайшей вершине. Ветер, завывавший над низкой, обкатанной штормами скальной грядой, набросился на него. Штанины и рукава куртки захлопали, как флаги.

«Надо поговорить с Гилбрайдом, — решил майор. — Успокоить его. Если для начала я смогу переубедить его, затем мы двое возьмемся за всех остальных в командной палатке. При условии, что еще есть время».

Если хотя бы один боец выскажется открыто, если кто-нибудь поддастся гневу или махнет на все рукой, это вынудит его предпринять ответные шаги. Что делать, если кто-то откажется выполнять приказ? Людей и без того мало, так что майор не мог никого посадить под арест. Даже если этот кризис не подорвет его авторитет, об эффективной работе можно забыть.

Настроение в отряде и без того хуже некуда. А если он запрет десяток бойцов в одном из бункеров, да еще выставит как минимум двух сменных часовых, которым день за днем придется держать на мушке своих товарищей?

«Мне нужно больше времени».

Эрнандес не мог увидеть Лидвилл из-за зубчатых пиков, хотя ночами на горизонте мерцало слабое электрическое свечение, словно окутавший землю розоватый туман. И все же он оставался на месте. Тяга была слишком сильной. Жажда уверенности.

С того момента, когда было принято решение оставить космическую станцию, события развивались слишком быстро. Ходили слухи о перетасовках в высшем руководстве. Эрнандес все еще гадал, что случилось с Джеймсом Холлистером. Удалось ли ученому бежать, или он сейчас в тюрьме? А может, расстрелян за предательство? Эрнандес подозревал, что президентский совет опасался переворота.