Проклятая война

Жить по-новому наставляла моя обида. Вспоминать прошлое не хотелось, всё казалось далёким, скучным обманом. Но долго продержаться на такой гордой и несгибаемой ноте не смогла. Шла и упрямая память вытаскивала на свет божий первые годы нашей с ним семейной жизни, а ведь с утра давала себе слово поставить памяти заслон и полчаса назад тоже… Надо прекратить себя мучить и расстреливать. Но через десять шагов опять нырнула в тот счастливый туман. Начинали с нуля. У нас ничего не было, ютились, где придётся и как придётся. Всё богатство- две подушки полученные в приданное. Первое время даже не было привычной кровати, мягкой перины. Один тулуп, что натягивали на двоих, причём ноги Костика постоянно страдали, был мягок, жарок, а сон под ним прекрасен… Если б случилось чудо и волшебник дал мне возможность загадать желание, я б вернула то довоенное время. Время, в котором он был рядом и только мой. Нуждался только в нас с дочерью и доверял одной мне. Я нала всю правду о его семье, о двух годах, что ему в метрике убавили. Мы были одним целым и вдруг… "Господи, помоги! Дай, Господи, терпения и силы!" Боль опять резанула сердце и вывернула душу. "Зачем в тот колодец памяти полезла? Так мне и надо теперь…" Непонимание мучило каждую клетку из которой была слеплена я. Сотый раз я задавала себе вопрос: почему, ни узы брака, ни стыд перед людьми, ни Адуся, ни возможность скандала, ведь он же Рутковский, не остановили его. Это не говоря о боли причинённой мне. За что? Что я ему плохого сделала? Неужели ради сиюминутного чувства или потребности, можно втоптать всю жизнь в грязь… Война сорвала с тормозов. Это оправдание и нет. И утверждение Нины, что все мужики не без греха и не изменяет лишь тот, кому не выпало… мало что мне сейчас объясняет. Все да, но он не мог. Боль вырвалась всхлипом. Я смахнула слезу.

Дверь открыла Ада. Обрадованная, повисла на моей шее. Глаза заплаканы. В заведённой за спину руке его рубашка. Значит, страдала от его предательства тоже. Глазёнки пытливо всматриваются в моё лицо. Что она хочет сейчас в нём увидеть? Шмыгнув носом, она говорит:

— Мамуленька, я так волновалась. Вспомнила, как ты потеряла сознание, когда узнала, что папа арестован. Ты была тогда такая белая и не живая. А я сидела над тобой и кричала, как безумная… Вот и боялась, чтоб не повторилось с тобой такого же. Меня может не оказаться рядом и ты пропадёшь. Я ужин приготовила, не ела, тебя ждала. Мой руки.

Опускаю лицо и глотаю слёзы. Дочь ничего не должна заметить. Надо жить, надо жить…

— Всё нормально, солнышко моё, я сейчас.

Иду в ванную, копаюсь там, долго моя руки. Из маленького зеркальца на меня действительно смотрела, уставшая старая женщина с сединой в волосах. "Вот как перекрутило! Придётся краситься". Натянула улыбку и вышла к дочери. — "Ну что у тебя там, корми". Есть же совсем не хочется, а дочь обижать жалко. Девочка старалась. Но сначала, прохожу в комнату медленно переодеваюсь в домашнее. Замечаю, что все фотографии Кости исчезли. Возвращаюсь на кухню. Сажусь за стол, ковыряюсь в тарелке, но ничего так и не съедаю. Зато выпиваю кружку чая. В углу замечаю коробку. Вопросительно смотрю на дочь. Та нехотя поясняет:

— От отца. Я даже не раскрывала. Зачем нам его жалостливо-обязательные подачки. Мы проживём сами, да мам? — Я молчу, а она продолжает:- Мам, как он мог. Это же предательство. Я его люблю и ненавижу.

Понимаю, что отмалчиваться больше нельзя.

— Адуся, это наши с ним отношения. Он от тебя не отказывался пока и, значит, не предавал, потом — война… другие измерения.

Сказать сказала, но похоже неуверенно, потому что она тут же заспорила:

— Нет предал! Я столько из-за него страдала и терпела, но осталась Рутковской, разве нам было легче тогда, а он предал… Предал! За измерения эти легче лёгкого спрятаться. И не надо это смягчать, он сам учил, что надо вещи называть своими именами. Теперь я сама сменю фамилию и писать ему больше не буду. Ни одного письма от меня он изменник не получит.

Моё сердце сжалось в комок. Если мы ему не нужны, то это его не очень опечалит. Как говорится с глаз долой из сердца вон, новая волна в новую жизнь унесёт, ту в которой мы не нужны- я совсем, а Адка до тех пор пока будет сама цепляться за него. А вот, если это просто стервозная военная подружка, Костя расстроится… Он и так смерти на рога лезет. Господи, что же мне делать? Я глажу её по плечу и продолжаю разговор:

— Не надо так, дочка. Ему там несладко. Нагрузка страшная, да ещё мы…

Адка упрямилась не желая отступать от своего:

— Но он нас бросил… Ему неплохо там и без нас.

Я приласкала её опять: погладила по головке, чмокнула в висок. "Как она выдержит такой удар?"

— В любом случае, только меня.

— Значит, и меня тоже, — заявила она. — Как он мог, ты его так любишь, и всегда, всегда ждала, теперь вот остаёшься одна.

— Не одна, у меня есть ты. В тебе сплелась наша любовь. Ты частичка его. Адуся, ты меня не бросишь?