Проклятая земля

Сам он лег не сразу. Вызвал к себе Элхаджа Йомера и попросил у него помощи. Сердар долго раздумывал, пытался выкрутиться, но все-таки дал часть своих людей. Толстеющим от безделья янычарам сначала все казалось забавой, но за неделю они почернели от пыли, мечась между усадьбами беев и гяурскими селами. Трудно было отрывать народ от полей: те, кому настал черед исполнять повинность, скрывались, мелкие беи скандалили, поскольку сами нуждались в работниках. Давуд-ага, высохший как плеть, носился по округе, зверея от скрытого непокорства селян: однажды ему пришлось повесить отца и сына, которых он застал за ломкой колес у телеги. Введенные Абди-эфенди бирки отменили. Даже если кто-то поднимал на холм не сто, а тысячу грузов земли, никто его не освобождал. Кого бы ни схватили — мужчин ли, женщин ли, всех заставляли носить землю, перекидывать ее лопатами или трамбовать, и не одному человеку не удалось выскользнуть из цепких рук Юсефа-паши. Наибольшие притеснения выпали на долю городской бедноты, а сельским старостам было приказано, чтобы полдня население работало на холме, а полдня — на своих наделах, но при условии, что люди отработали положенное на бейских полях. Однако на деле получалось так, что вернувшиеся с повинности люди попадали в руки надсмотрщиков беев, и времени на жатву собственных полей не оставалось. И сил не оставалось. Люди сгибались под непосильным бременем, изворачивались и лгали, от усталости валились с ног; на поля высыпали и стар и млад, но дети и старики не управлялись с работой, поэтому при малейшей возможности селяне разбегались, и тянувшийся к холму поток редел. И чтобы он не поредел окончательно, стражники и янычары не слезали с коней, гонялись за людьми по всей округе, подстегивали и вздымали очередную волну, которая подкатывала к стенам, оставляла в амфитеатре очередной пласт и снова откатывалась к желтеющим полям.

А поля начинали гореть. Колосья на потемневших рисовых стеблях ломались под тяжестью зерен, после малейшего порыва ветра было слышно, как падают они на пересохшую, окаменевшую землю. Суслики преспокойно расхаживали среди посевов, не чувствуя в воздухе запаха человека, стояла оглушительная тишина, в пепельном небе кружили ястребы, высматривая добычу в обезлюдевших дворах. Бывали дни, когда на поля Нуман-бея не выходил ни один человек. А если начальнику стражи и удавалось найти работников, трудиться они могли либо до полудня, либо до вечерней зари, а богатый урожай так не собирают. Бей засел в своем имении, в башне, там садился за трапезу и там ложился спать, у дверей неотлучно стояла охрана. Больше он не ездил к Юсефу-паше, вместо этого отправил старост в горы за новыми работниками, но время было потеряно, и даже если бы работники пришли, на хороший урожай нечего было и надеяться. Нуман-бей чего-то выжидал, он часто прикладывался к кувшину с водой, подставлял лоб под журчащую струю, видно было, что на душе у него неспокойно.