Проклятая

– Попробуй только отказаться, а не то мы тебе врежем как следует! Да мы тебя ногами забьем, сука ты паршивая, а потом в таком виде привезем тебя домой, к отцу. В таком вот виде, как сейчас. – И кто-то пнул меня ногой, и я упала на землю. Я вся мокрая, вся в пиве. Теперь эта нога меня больше не бьет, и я даже вижу подошву ботинка. Она совсем рядом, около моего рта. Я закрываю глаза и сжимаю губы.

Меня поднимают и бросают на капот машины.

Ну что ж, если я сука, то я и буду рычать, как собака. И я рычу, я кусаюсь, я удираю.

Вырываюсь, отбиваюсь, защищаюсь, дерусь изо всех сил… Но мой рот опять полон. Я не хочу этого глотать, но моя голова прижата к капоту машины, а ноги раздвинуты. Так что я просто не могу пошевелиться – и глотаю. Глотаю их гадость и свою ярость.

Стены свинарника плачут кровавыми слезами.

– Молодец, Аннарелла, умница. Хорошая шлюха, – нашептывают мне они.

Но я не хочу ничего чувствовать.

Кто-то из них опять во мне. Это внутри, и я просто не могу этого не чувствовать. Я чувствую, как меня хватают за грудь и как ее мнут, как ее дергают. Чувствую, как они наваливаются на меня своими животами.

– Какая хорошая шлюшка… Смотри, как хорошо она, моя штуковина, в нее входит.

– Да нет, пока не слишком: она у нее еще узенькая и маленькая. Эй, Аннарела, а тебе нравится? И давай улыбайся. Когда занимаются любовью, никто не грустит.

И вот меня опять насилуют. Теперь на мне лежит Микеле Яннелло. Он ласкает мне лицо и что-то мне шепчет одними губами, касаясь ими моих губ, моих глаз, моего уха. И меня пробирает дрожь. Он говорит тихо-тихо:

– Надо улыбаться, Анна, потому что заниматься любовью – это же так здорово, это всем нравится.

А вот других его слов я уже не слышала.

Наконец я открыла глаза. Нет, Микеле меня не мучает, он делает это нежно. И говорит тихо.

Я уже не помню, сколько мы там пробыли, в этом свинарнике. Перед уходом они окатили меня водой из насоса, чтобы от меня не пахло пивом.

– Зачем вы со мной так? – Я смотрю им в глаза.

Но мне никто не отвечает.

Потом мы сели в машину. Мне опять велели лечь, скрючившись, между сиденьями и набросали на меня свои куртки. А вот теперь темнота меня даже радует. И я не возмущаюсь.

У меня болит рот. И вот я дома.

На следующее утро мама забеспокоилась и спросила, почему у меня под каждым глазом такие синяки, черные-пречерные, почти во всю щеку.

А еще она увидела у меня на руке синяк, но я ей сказала, что это я ударилась о стену, когда каталась на велосипеде. И больше она меня уже ни о чем не спрашивала.

Я сказала ей, что у меня болит живот и что у меня температура, но я все равно пойду в школу, потому что скоро экзамены. Я жду не дождусь, когда начнутся экзамены, потому что, когда я их сдам, учеба закончится и мне уже можно будет не выходить из дома.

Первый раз это было за городом, в домике.

А вот сейчас – в свинарнике.

Теперь я уже не включаю радио: проходит день за днем, а оно у меня все молчит. Я пытаюсь припомнить какую-нибудь песню с красивой мелодией: мне теперь так нужна нежная музыка. Но моя голова пуста. Я заморозила в ней все, даже и новые воспоминания, новые образы – образы стен, плакавших кровавыми слезами.

И я одеваюсь, чтобы идти в школу.

Я уже почти закончила свою вышивку. Теперь она лежит в ногах моей постели. С изнанки еще висят все необрезанные нитки, но вот зато на лицевой стороне все в порядке. Персиковое дерево у меня получилось отлично. А вот как мне вышивать девушку, которая под ним сидит, – этого я еще не придумала.

Городок

К ногам Анны бросили канистру с бензином. Канистра покатилась.

– Ну, видишь ее, шлюха? Видишь?

Анна замерла и молчит. И не шевелится.

– Попробуй только скажи! Тогда мы сожжем тебя заживо!

Бензиновая вонь обжигает ей горло, и у Анны перехватывает дыхание. Она смотрит на канистру, не дышит и ничего не отвечает. Но и не убегает. Остается стоять, молчаливо протестуя и уже не дыша.

Ей всего пятнадцать лет.

Мои волосы

Любой из нас, когда он чего-то очень боится или когда чувствует себя беззащитным, в опасности, на шаг от края бездны, подает сигнал. И этого сигнала не слышно и не видно. Потому что это чистая энергетика. Это просьба о помощи, которую улавливают только некоторые.

Когда ты счастлив, когда кого-то ласкаешь или целуешь, когда ты сердит, взволнован или печален, твое тело говорит. Но вот когда тебе страшно – тогда совсем другое дело: тогда твое тело лишь подает сигналы. А мой страх, кроме них, не воспринимал никто. Кучинотта и братья Яннелло меня по-прежнему осаждали.

Они выслеживали меня на улице, звонили мне на мобильный. Они воспринимали мой сигнал и на него отвечали. Потому что они знали, что чем больше я боюсь – тем сильнее они сами.