Проклятая

Sancta Maria, Madre di Dio[12].

После третьего класса я бы пошла на парикмахерские курсы. Я ведь уже научилась неплохо делать разные прически. Ну вот, а черным карандашом я сейчас обведу себе глаза.

– Давай, Анна, поторопись, уже поздно. – Мама вошла ко мне в душевую.

– Все, я закончила. Уже иду. – Я прячу коробку с тенями в ящик шкафчика, засунув ее в стопку чистых трусиков, а потом расставляю и раскладываю все по местам – и щетку для волос, и шампунь, и полотенце. Надо торопиться.

В доме чувствуется приближение праздника.

– Все, мама, уже иду, уже иду. – Сестренка начинает хныкать и цепляться за мою юбку.

Мама ее отгоняет:

– Ты еще слишком маленькая. Анна собирается в церковь: она там будет петь.

Я чувствую себя совсем взрослой, когда прощаюсь с мамой и сестренкой, которая все жмется к ее ногам, хнычет и хлюпает носом.

А потом я целую их обеих и прощаюсь с папой. Он сидит за столом, подпирая голову руками и не отрывая глаз от светящегося экрана телевизора.

И я быстро иду, просто лечу в церковь. По дороге я молюсь Деве Марии и тихо напеваю слова молитвы «Аве Мария».

Городок

Вот опять кто-то свистнул. Кто-то все прохаживается по тротуару под окном Анны и свистит.

И ничего не говорит.

А только все ходит и ходит, то вперед, то назад.

Ходит и свистит.

И этот свист – он как колючая проволока, как граница ее тюрьмы.

Анна потихоньку ходит по комнате. То туда, то сюда. А свист перемещается куда-то дальше, уходит в противоположном направлении, чтобы заполнить еще не занятое им пространство.

Вот так: они – по одну сторону.

А Анна – по другую.

Пасхальная ночь

– Эй, Анна, выйди на минутку: мне нужно с тобой поговорить.

– Нет, Доменико, не выйду. Не хочу я с тобой разговаривать.

– Но это важно, Анна, очень важно. Выйди на минуточку. Я буду тебя ждать на нашей ступеньке.

– Сегодня вечером я буду здесь петь, Доменико. У меня нет времени.

Я пытаюсь сопротивляться. Сначала только взглядом, а потом – и физически, и словами. Но он продолжает настаивать. Доменико прячется за колонной главного нефа церкви. Он стоит всего в нескольких метрах и от меня, и от хора. Грозит зайти в алтарь и увести меня оттуда. И тогда я потихоньку выскальзываю из церкви: ухожу из хора и иду к задней двери церкви, чтобы узнать, что он мне хочет сказать.

А тем временем начинается служба.

Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…[13]

Это начинает петь хор. А вот я потихоньку ухожу из церкви, и сердце у меня бьется так, словно вот-вот выскочит из груди.

…mortis nostrae…

Доменико уже сидит на ступеньке.

– Ну, чего тебе надо? – спрашиваю я, не присаживаясь.

– А тебе чего? – передразнивает он. – Чего-нибудь эдакого?

Доменико хватает меня за руку, но, хотя мне и больно, я ее все равно дергаю, вырываюсь и собираюсь уйти.

– Да ладно тебе, Аннарелла! Давай садись рядышком. Мы ведь друг друга любим, правда же?

– Послушай, Доменико…

Он улыбается. Ведет себя деликатно. И больше ничего не говорит. Вот просто протягивает мне руку, но даже и не пытается ко мне притронуться. Держится на расстоянии и выжидает. И вот я, уже не вспоминая ни о том, что было за городом, ни о его друзьях, ни о том, как я злилась, села с ним рядом.

– Ну вот и умница.

И вот я уже не слышу, как поет хор. На улице – ни души: все в церкви. Здесь только мы двое – я и он.

– Ну что, покатаемся?

– На машине? – Нет, на машине я не хочу.

– Ну да, но только давай отъедем немного подальше, чтобы побыть наедине – только ты да я, как настоящие жених и невеста.

– На машине? – повторяю я.

Не знаю, что и подумать, не знаю, на что решиться. Даже и не знаю, что делать.

Доменико встал. И я пошла за ним. Он сел в машину. И я тоже. Потом он включил двигатель. У меня пересохло в горле, и я сглотнула всю слюну, которая только была у меня во рту, – всю, до капельки. Я просто умирала от жажды.

…Sancta Maria, Mater Dei, or a pro nobis peccatoribus…

Машина поехала за город – по дороге в сторону Чирелло[14]. Слова песнопения выветрились у меня из головы и растворились в вечерней темноте.