Проклятье или ничейная земля (СИ)

Хогг, кулаки которого так и мечтали чуть отрихтовать одну наглую художественную рожу, буквально слетел с лестницы, замирая при виде нериссы Орвуд. Она стояла у кромки воды, обняв себя за плечи, а океан был еще опасен после шторма. Она что-то прокричала в небеса. Кажется, «за что?!», и упала на колени, стуча ладонями по мокрым камням. Бурные волны тут же замочили её платье. Сердце Хогга зашлось в страхе. Он, на ходу скидывая мундир, рванул к нериссе, поднимая и таща прочь из воды — одна из волн накатила, чуть не сбивая с ног. Брюки промокли до колен. Этому Мане-Моне-Муне не жить! Пусть Грегори сядет в тюрьму, но довести нериссу до такого — он не заслужил жизни!

Она дернулась:

— Что вы себе позволяете! Отпустите меня сейчас же!

— Вот уж нет!

Анна топнула ногой:

— Я хочу побыть одна!

— Океан опасен, — возразил Хогг.

И океан показал свою силу — набежала огромная волна, из тех, которые называют девятым валом, и, сбив их с ног, потащила Хогга и нериссу в океан.

Их мотало в воде, то утягивая на дно, то снова выкидывая к свободе и такому желанному глотку воздуха. Только Хогг был упрям и, как верно говорил о нем суперинт, своеволен. Пара ударов о валуны на пляже, и Грегори вцепился в склизкий от водорослей камень, чувствуя, как соскальзывают его пальцы, а волна уверенно тянет их с Анной обратно в океан. Он выпустил эфир, и водоросли осыпались прахом, позволяя мертвой хваткой вцепиться в камень. А потом он подтягивал, подтягивал и подтягивал себя и Анну дальше на берег, пока волны то тянули их назад, то подталкивали к берегу, с силой царапая о прибрежные камни.

Он все же смог. Он все же вытянул её и, прижимая к себе кашляющую, задыхающуюся девушку, он шептал, что не даст её в обиду, что найдет этого Мане-Моне-Муне…

— Минье, — еле прошептала она голубыми от холода губами. — Только при чем тут он… Вы же… Вы же… Вы же ничего не понимаете…

Он хотел возразить, но вместо этого зашелся в кашле. Впрочем, Анну и того хуже — её вырвало водой. Старательно отворачиваясь от него, она снова прошептала:

— Отпустите меня… Вы же не понимаете… Я просто хочу побыть одна. Мне не с кем даже поговорить кроме океана. Кому я говорю, вы всем равно не поймете.

— О да, я ничего не понимаю… — он рассмеялся в её мокрые, облепившие лицо Анны волосы. Он как раз понимал, как страшно быть одному, как тяжело, когда не с кем разделить тяжелую ношу. Он аккуратно собрал волосы Анны в пучок, чтобы не мешали и замер. Она смотрела на него, как кролик на удава, и ждала приговора из его уст. Он еле выдавил помертвелыми губами — совсем не то, что она ждала: — надо жить, надо стараться находить силы и жить наперекор всему.

На шее слева у Анны была глубокая, до боли знакомая язва. Еще утром он её разглядывал в зеркале.

Хрень. Вот это точно хрень.

Так и знал, что они ни хрена не поняли в происходящем. И вообще не там искали. Точнее не ту.

Хрееееень!

Анна дернулась в сторону, но он не отпустил. Прижал к себе, терпя удары кулачками и выслушивая всхлипы и сдавленные слова — успокоилась Анна не сразу:

— Ради богов отпустите меня… Я просто хотела побыть одна… Не смотрите на меня… Это же… Это же… Я заболела совсем ребенком. Я тогда не знала, что это за болезнь. Я не знала, что расту испорченным ребенком. Что я, должно быть, проклятая и отвратительная. Гувернантка говорила, что у меня нежная кожа, вот сыпь то и дело появляется. Мне запрещали сладкое и прогулки на солнце, мне запрещали апельсины и лимоны, меня заставляли пить всякую гадость. А потом появилась первая язва. Я про неё промолчала. Не смогла сказать. Она сперва болела, а потом боль прошла, и я решила, что это неважно. Особенно после того, как такая же язва оказалась и у Полли. Мы решили, что это взросление. Как… Как… Как… Неважно. А Бель, она самая младшая, она пожаловалась маме. И… Чем нас только не лечили. Я потом даже думала, что лучше бы промолчала и умерла сама, тихо и спокойно. Последнее, что помнила из болезни — я лежала и хотела пить, а как называется то, что пьют, я не помнила, как не помнила многие слова… Я их забыла, забыла их смысл. — Анна затихла и уже не дрожала, медленно согреваясь в его руках. Зато дрожал Грегори — Натали не сошла с ума, ей просто передали болезнь с очагами вернийки в мозгах. Потому она и не могла ничего рассказать о случившемся. Они все с суперинтом и инспектором Хейг поняли не так. Ведьма знала, что Натали не сможет ничего рассказать, потому и сохранила ей жизнь.