Проклятье музыканта

…Кочевник в душе, он и свою жизнь тогда превратил в странствие, взяв в проводники лишь ветер. Бродил, сменяя земли, в вечном поиске вдохновения, жадный до впечатлений, которые немедленно отражались в мелодиях, льющихся из-под его пальцев. Он не вел записок, как путешественник, а все пережитое, увиденное воплощал в музыку. Дорожная пыль настолько въелась в кожу его сапог, что не смывалась дождями. Загар сделал его лицо темным, как у араба. Разлетающийся плащ служил ему в непогоду защитой от ветра, ночью – покрывалом, а в зной оберегал от палящих лучей. В заплечном мешке лежала глиняная бутылка, после удачных дней наполненная вином, а обычно – водой, сверток с высушенным хлебом – запас на тот день, когда ему не удастся раздобыть еды, да тощий мешочек с монетами, которые он предпочитал не тратить, зарабатывая на еду и ночлег игрой. Вот и все, что Сальвадор взял с собой в долгое путешествие. Да еще главное сокровище – дедову гитару. Он был тогда полон авантюрного духа, амбициозен: шел завоевывать мир, как полководец. Хотя единственным его «войском» был талант, он не испытывал ни капли сомнения в том, что рано или поздно мир покорится ему. И судьба до определенного момента благоволила ему, щедро теша его самолюбие восхищением жителей встречающихся на пути пуэбло. Сердца женщин открывались ему подобно утренним розам, и Сальвадор, ничуть не задумываясь о дальнейших судьбах этих сорванных им цветов, снимал предутреннюю росу с раскрытых для него лепестков и с началом рассвета уходил, унося на коже чужой аромат. А к полудню имя отдавшейся ему женщины уже выветривалось из памяти. Его сердце оставалось не замаранным любовными волнениями, отданное лишь одной богине – музыке.

Название того южного пуэбло, послужившего началом отсчета его бесконечного пути, воплотилось в имя той, которая жила теперь в его душе болью. Он не собирался задерживаться в деревне надолго, лишь желал заработать игрой на местном празднике. Собирался уйти утром, не оставив в памяти ни единой зарубки о поселке, каких на его пути было бесчисленное множество. Так бы и случилось, если бы в тот час, когда солнце уже спускалось к земле, не появилась она. Толпа, окружавшая гитариста, легко расступилась, пропуская незнакомую девушку в середину, и та, даже не кивнув приветственно ради приличия музыканту, гордо вскинула голову и подняла руки. Ее танец в одно мгновение отбил у Сальвадора внимание публики: теперь она, эта девушка, своими движениями вызывала у зрителей любовь, слезы, радость, восхищение. И Сальвадор признал ее первенство, не в силах отвести от нее взгляда. Нежный овал лица, жгучие, как угли, глаза с прямыми ресницами-стрелами, угодившими прямо в его сердце, когда впервые скрестились их взгляды, яркий, словно цветок в ее темных кудрях, рот, румянец цвета заката на ее юной коже. Она была хороша так, что невозможно было не влюбиться в нее с первого взгляда. И он влюбился – вначале в ее руки, завороженный их движениями. Эта девушка обладала талантом рассказывать лишь взмахами и поворотами тонких кистей о чувствах – о любви и ненависти, о счастье и горе, о боли и наслаждении. И Сальвадор, внимательно следя за танцем незнакомки, подбирал музыку уже под ее движения. Она вела его, а не он ее.

Но еще не оборвалось в воздухе звучание последней ноты, как прекрасная байлаора[7] уже исчезла. Ночь Сальвадор провел без сна, блуждая в толпе празднующих, но видя перед собой лишь один образ – гибкий стан, гордый подбородок, взлетающие птицей руки и изящные запястья, к которым до жжения в груди хотелось припасть поцелуем. Устав бродить, Сальвадор сел прямо на неостывшую к ночи землю, привалившись спиной к стволу старой оливы, и попытался «сыграть» танец той неизвестной девушки. Он перебирал струны, стараясь воспроизвести порхание ее кистей, постукивал по корпусу гитары, имитируя хлопки ее ладоней, и вновь «разбегался» по струнам пальцами, вспоминая, как взметнулись в повороте юбки платья, и… ничего у него не выходило. Впервые испытывая такое странное томление в груди, он не мог воплотить свои впечатления в музыку. Эта незнакомка опустошила его гитару, вытянув из нее все звуки, лишила его пальцы гибкости, оставив вдохновение в немой беспомощности. Он понял: он и она, его игра и ее танец теперь должны идти неразлучно. Его игра без ее движений будет сиротлива, как брошенный младенец. С трудом Сальвадор дожил до рассвета, не в силах избавиться от лихорадочного желания вновь увидеть эту девушку.