Проклятье Волчицы (СИ)

Они сидели в центре огромного мрачного зала заставленного многочисленными стеллажами с книгами. Сегодня было пасмурно, и в сводчатые окна попадало совсем мало солнечного света, поэтому Гермиона зажгла свет в хрустальной люстре висевшей над широким письменным столом, где они расположились. Скорпиус устроился на кресле, обитом чёрной кожей, и склонился над пергаментом с пером в правой руке, всё ещё перевязанной бинтами. Гермиона, не изменяя своей привычке, восседала на столе и изучала книгу чуть повернув голову вбок. Она вдыхала запах книжной пыли, чувствуя какое-то непонятное блаженство в груди. Это было так знакомо ей. Книги, шуршание страниц и скрип пера. Она еле сдерживалась, чтобы не согнать юношу с места и самой не начать писать.

— С тобой это часто происходит? — спросила Грейнджер, завороженно наблюдая, как он старательно выводит палочки и крючки.

Он поднял взгляд, соображая, о чём она спрашивает.

— Эммм?

— Вчера ночью я встретила тебя около портрета Астории. Ты будто спал. Заплакал, а потом обнял меня и назвал мамой, — уточнила Грейнджер.

Скорпиус моргнул и смущённо отвёл глаза:

— Извините.

— Нет, извиняться не надо. — она погладила юношу по плечу. — Ты же это не специально.

Он принялся чертить закорючки с ещё большим усердием.

— Ты опасен сам для себя в таком состоянии. Вот и всё, что я хотела сказать, — Гермиона легко растрепала светлую копну волос.

— Благодарю за заботу, — он остановил движение пера, поправил чёлку. — Обычно такое происходит только здесь, дома. Я знаю мэнор, как свои пять пальцев. И всегда оказываюсь там… Где вы меня нашли.

— Ты очень любил маму?

— Да, я и сейчас её… Хотя она и не рядом… — он откинулся на спинку кресла и продолжил, глядя куда-то сквозь Грейнджер. — Я очень её любил. До Хогвартса я общался только с ней и отцом, и мы с ней были большими друзьями. А когда её не стало, я остался совсем один на какое-то время. Дед тогда не жил в мэноре, отец закрывался в «комнате памяти» на весь день и пил, а я лазил по замку. Перезнакомился со всеми предками в коридоре третьего этажа, исследовал подвал и чердак. Была зима, а я гулял в лесу один. Приручил белок, подкармливал выводок лисицы, помог оленю, попавшему в папин капкан. Отец не знал, что я делаю и где пропадаю. И через месяц после маминой смерти на меня напала пума.

Гермиона ахнула. Она и сама как-то раз попала в лапы кугуара. Стоило ослабить внимание, как мощная лесная кошка вцепилась ей в спину и обожгла резким ударом когтей. Но Грейнджер была огромным волком и в пылу борьбы удавила лесную тварь, зажав её между корней старого пня. А Скорпиус встретил эту напасть будучи беззащитным ребёнком…

— Сколько тебе было лет? — спросила ведьма, с выражением сожаления и ужаса на лице.

— Мне шёл восьмой год, — усмехнулся он так, как будто это совершенная ерунда.

— Всего семь лет? Но как ты спасся? — это было невероятно — остаться в живых после нападения жестокого лесного зверя, который, наверно, был ростом с него семилетнего, если не больше.

— Этого я не помню, — Скорпиус пожал плечами. — Я очнулся уже в замке, весь в глубоких царапинах, укусах и ранах… Помню только, как стучал в комнату и звал отца, истекая кровью, — говоря это, он немного побледнел.

— Мерлин… — Гермиона закусила губу, представляя, как ужаснулся Драко, увидев растерзанного сына, и тут же вспомнила, что натворила сама.

Она опустила взгляд и суетливо потёрла красную ткань на коленях, борясь с нахлынувшим чувством вины, а Скорпиус продолжал:

— Я помню лицо папы, его панику и растерянность… После этого случая, он никогда больше не оставлял меня без внимания. Повесил портрет мамы в башню рядом с бабушкой, и мы часто ходили к ним общаться…

— Скорпиус, — Гермиона облизала губы, и уже хотела произнести слова сожаления, но юноша беспечно махнул здоровой рукой и покачал головой:

— Нет, нет! Всё нормально. Кстати, те раны так быстро и бесследно зажили, что я даже не могу похвастаться ими. Никто в Хогвартсе не верит, что я выжил после нападения пумы. Без магии. Я ведь тогда ещё не был полноценным волшебником. На самом деле у меня на теле нет ни одного шрама, хотя я очень люблю лазить там, где не стоит, — он хохотнул и потёр щеку, на которой несколько дней назад красовались три красные полосы от удара отца. — Наверно, я особенный, — заключил Скорпиус, поднимая самодовольно бровь.

Гермиона вновь узрела в нём дедушкины черты и усмехнулась:

— Ты особенно скромен.

Он добродушно рассмеялся.

— О, да! Одна девушка в школе частенько говорит мне то же самое.

— Хорошая девушка? — Гермиона заметила, как бледная кожа на его щеках мгновенно покрылась ярким румянцем.

Скорпиус вновь схватился за перо и, скрывая улыбку, проговорил:

— Очень хорошая. Самая лучшая. Я хотел позвать её в гости на выходные. Но… Отец не любит гостей.

— Скорпиус, это и твой дом. Позови её, ты, наверно, очень соскучился, — предложила Гермиона: мальчик имел право порадоваться, особенно после того, что она сделала с ним.