Проклятье Жеводана

Нет, Ад бы содрогнулся от ужаса, услышав то, что доносилось до моего несчастного слуха.

Я впал в оцепенение, боясь и страстно жаждая узреть того, кто таился там, во мраке. Затаив дыхание, я просто ждал, когда зверь явит себя. Сердце отбивало каждый удар в распущенном наслаждении. Подобно тому, как вино становится слаще с каждым глотком, каждый миг для меня был полон пьянящего восторга.

Я и сейчас не знаю, был тот зверь порождением тьмы, либо же тьма, вселенская тьма и морские глубины, – вся тьма была порождением того чудовища, что вышло ко мне.

Жуткий оскал окаймлялся черным нёбом. Губы монстра были рассечены много раз, и из-под них выступал вперед кривой и беспорядочный ряд клыков.

По бокам зверя тянулись длинные темные полосы, пересеченные шрамами от ножей и огнестрела. Все мое нутро содрогнулось от мысли, что эту тварь не берет ни штык, ни пуля.

Голова была опущена ниже шеи, и на меня таращились в остекленевшей лютости два черных глаза. Этот взгляд пробивал на холодный пот, и я не мог пошевелиться, лишь биться в неконтролируемой дрожи.

Зверь качал головой, когда совершал свои медленные и неторопливые шаги ко мне. Каждый его шаг отвечал цоканьем длинных когтей по камню.

Оцепенев от ужаса, я был лишь бесправным и завороженным зрителем. Зверь явно вышел на меня.

Я не сразу расслышал зов, а когда расслышал, не мог поверить. Голос доносился откуда-то сверху. Это был Жан. Он что-то приказывал, бросал снова и снова короткое слово, которое выбило у меня из памяти навеки.

Зверь продолжал таращиться на меня не мигая. Я усомнился, что это был зрячий взгляд. Тварь, точно высеченная из камня, чуяла меня, в этом не было сомнения, и ей для того не нужен был свет.

Жан вновь окрикнул монстра ведомой лишь ему одному команде, и зверь едва-едва шевельнул ухом. Я был без понятия, к чему заговаривает Жан, но я не верил, не мог поверить, что безобразная горбатая сущность предо мной готова внять приказу человека.

Но Шастель вновь бросал вызов упрямости зверя, и наконец с его уст сорвался такой резкий окрик, что мое сердце содрогнулось в ужасе.

Я терял самообладание, и каждый вдох мне давался с немыслимым до этого дня усилием воли. Рассудок меня покидал, по крайней мере, я в этом был уверен, когда чудовище, наконец, моргнуло своими черными морщинистыми веками, медленно и неторопливо развернулось и, цокая когтями, скрылось обратно во мраке.

Тому видению я верить не мог, как и всем своим чувствам. Меня продолжала колотить дрожь, а в ушах стоял звон. Я закрыл глаза, желая, наконец, предаться сладостному забвению, чтобы боль и колотящий меня изнутри ледяной ужас наконец-то стихли.

Но моя рука, на которой оставалась цепь, дернулась, ибо с другого края потянули.

– Не спи, – приказал Жан, крикнув мне вниз и начиная тянуть цепь на себя.

Последние капли рассудка заставили меня собраться. Ожидать от Шастеля галантности я не стал. Напротив, страх, что он попросту сейчас поволочет меня и вывернет руку, заставил прийти в себя.

Любое движение пробуждало во мне боль, которая граничила с агонией. Я оставался в сознании буквально чудом. Не меньшим чудом было и то, что я успел внять голосу Жана, и когда он потянул цепь на себя, я оперся дрожащими от усталости ногами о склон. Руками я держался за цепь.

С помощью Жана я вылез из этой ямы и, боясь оглянуться, без сил рухнул бы на колени, но Жан придержал меня за плечо.

– Пошли, – повелел он, оглядываясь на гиен, которые боязливо сторонились той ямы, и я до сих пор не верил в то, что я смог выбраться.

* * *

– Что это было? – спросил я, откладывая пустую миску и вытирая рот тыльной стороной ладони.

Жан сидел напротив меня, как и я, на голом каменном полу камеры. Его задумчивый вид все же давал мне возможность предположить, что Жан сам очень доволен нашей вылазкой.

Все то время, пока я жадно поглощал принесенное мясо, рубленное в рагу, приправленное каким-то кисло-острым маслом, Шастель пялился перед собой на пустой каменистый пол.

Для меня, северного аристократа, даже деловая поездка в Алжир казалась бы огромным потрясением на долгие годы, что уж и говорить об этих злоключениях? Я был потрясен. Я еще не понимал, с явлениями какого порядка я столкнулся, и это осознание медленно приходило ко мне только сейчас, когда мы вернулись в мою камеру.

И я видел, что Жан тоже переменился.

Мой вопрос заставил его поднять на меня свой взгляд, лютый и нелюдимый.

– Зверь, – коротко ответил Шастель.

– Зверь? – переспросил я, прекрасно расслышав голос мясника.

Жан невесело усмехнулся, откинул голову назад, упершись затылком о камень.