Проклятье Жеводана

Сидя под тенью деревянной беседки, я бесцельно пялился перед собой, глядя на наш сад, увядающий раньше срока. Рядом со мной лежала книга, которая живейшим образом волновала меня, но сейчас мой разум сделался мутным болотом, а сердце было разбито, и посему месье Рене Декарт пока что откладывался до лучших времен, до той поры, когда оглушительное горе вымотается настолько, что я вырвусь из его пасти.

Я дышал пустым, как будто бы горным воздухом. К вечеру у меня из носа пошла черная кровь. Будучи один в своей спальне, я не придавал этому никакого значения, ибо такая заурядная нелепость, как перепачканная кровью сорочка была ничто по сравнению с той утратой, которая тоскливо скоблила мне сердце.

* * *

Я встретил рассвет на балконе. С тех пор как моих питомцев не стало, я не мог нормально спать. Как я уже говорил, бессонница – наше родовое проклятье. Но, видимо, на мне этот недуг решил с лихвой отыграться, представ поистине в извращенной форме.

Это не была бессонница в привычном понимании. Я легко мог уснуть сидя, стоя, как угодно. Мне пару раз вменяли сон с открытыми глазами, но я все же больше чем уверен, это люди неверно трактовали приступы моей задумчивости, когда разговор наталкивает меня на какие-то мысли, уводящие далеко-далеко, я продолжаю беседу одним лишь своим физическим присутствием.

Я мог легко уснуть, но пробуждения давались мне все тяжелее и тяжелее. Мои простыни промокали насквозь от пота, и во всем теле стояло ощущение, что меня всю ночь нещадно били палками.

Подлые мысли именно в этот момент тотальной разбитости норовили полоснуть мой ослабленный разум. В эти мучительные пробуждения из самых недр неведомого мне сознания возникали порывы проверить моих зверей, ведь это непременно развеет мои страдания, как всякий труд очищает.

Я смотрел на рассвет, боясь сомкнуть глаза, боясь, что вновь очутиться в этой ловушке между сном и явью. Мне всегда было страшно однажды не преодолеть эту черту, и сейчас этот страх лишь возрос, пока моя душа была разбита и ослаблена горем.

И сегодня, глядя на бледный занимающийся рассвет, я точно понял, что пора уже что-то делать. Звезды начали гаснуть. Я пошел вниз, к завтраку. Отец в этот ранний час уже должен бодрствовать. Мы с ним не разговаривали все это время, и я не настолько обезумел от горя, чтобы не понимать, что в случившемся нет моей вины. Видимо, он был удивлен моему раннему появлению в столовой. Его взгляд метнулся на часы, которые лежали прямо перед ним на столе. Верно, хотел проверить, уж взаправду ли столь ранний час. Мы оба не знали что говорить.

Тишина между нами должна была быть разрушена.

– Я вел себя недостойно, – произнес я.

– Ох, Этьен… – глубоко вздохнул отец, проводя рукой по своему лицу. – Нет-нет, все хорошо…

Он радушным жестом пригласил меня к накрытому столу. Когда я сел, меня слегка качнуло в сторону – будто бы мы находились на корабле.

– Пап, я не ищу с тобой ссоры и никогда не искал, – продолжил я. – Прости, что не прислушался к твоим советам, пока не стало слишком поздно.

– Я так волновался за тебя, – тихо пробормотал он, мотая головой. – Мы с Франсуа не находили себе места, пока ты лежал без сознания. Я все еще не смирился с тем, что Господь призвал к себе мою сестру, и вот уже ты оказался на волосок от смерти…

Услышав о тете Арабель, я осенил себя крестным знамением. Мысли о ней, о матери Франсуа, сразу натолкнули меня на мысли и о кузене.

– Я сгоряча написал Франсуа много писем, – вздохнул я.

– Он все понимает, – отмахнулся отец. – Кузен не держит на тебя зла.

– Мне все еще хватает совести поступить по чести, – произнес я. – В моей спальне лежит письмо, которое я еще не в силах вручить лично. Я рад, пап, я безмерно рад слышать, что Франс простил меня. Но я сам не простил себе тех слов, которые в пылу сорвались с моих уст и выскользнули из-под моего пера. Я прошу тебя помочь мне.

– Чем же? – спросил отец.

Его пронзительный взгляд заверил меня, что я могу продолжать.

– Прочитай это письмо и скажи мне, положа руку на сердце, – принял бы ты на месте Франсуа такие извинения? – спросил я, сокровенно заглядывая в глаза отца.

Мне всегда тяжело было оставаться один на один с кем-то и смотреть в глаза. Что-то дрожало во мне и хотело отвернуться, но сейчас я знал – нельзя прятать взгляд.

– Это так много для тебя значит? – пораженно произнес отец.

– Да, – кивнул я и спешно отвел взгляд, прикусив нижнюю губу. Мой план шел слишком хорошо, чтобы засмеяться сейчас.

– Я тронут до глубины души. И Франсуа, я уверен, тоже будет в безмерной радости, едва увидит тебя на пороге. Он звал тебя на вечер в честь помолвки, как и на свадьбу, которую они будут играть. Правда, в извинениях нет нужды, Этьен, – произнес отец.

Боже, он испытывал меня. Нет, я останусь невозмутим. Переведя дыхание, я все же смог справиться.

– Прошу, – произнес я. – Мне в самом деле это очень важно.

– Давай просто не будем об этом? Лучше скажи, как твоя рука? – обеспокоенно спросил отец, оглядывая меня с головы до ног с живейшим беспокойством, и мне стало даже совестно за все время нашего с ним молчания.