Проклятье Жеводана

Цветуще-медовое великолепие лугов царственно плыло в здешнем воздухе. Каждый вдох давался легко и свободно. Цветочные островки оживили Святого Стефана. На подоконниках стояли вазочки, горшки и стаканы. Подопечные и мои коллеги, видя мое самое что ни на есть искреннее одобрение этой затеи, охотно приносили луговые букетики. В одной палате даже красовалась морская лилия. Большая кувшинка не могла довольствоваться узкими горлышками и плавала в большой медной миске, окаймленная греческим узором. Вот так поэтично преобразился Святой Стефан накануне своего юбилея, ведь со дня основания госпиталя уже минуло десять лет.

* * *

Отголоски недавней войны все еще скверно сказывались на деревне. Еды было мало, и она была дурная. Чтобы сыскать доброго мяса, мне пришлось пойти против совести и разрешить охотникам из деревни раздобыть дичи. Эта мера была исключительной. Покуда Господь дал мне владеть этими лесами, земля не будет обагрена кровью на потеху или для забавы.

Все не было напрасно. Двадцать восьмого марта 1764 года Святой Стефан открывал свои двери. Праздничные огни освещали здание и улицу. Дети под предводительством Лю совали в фонари, к самому пламени, сухие травинки. Никто не посмел бранить моего сына, и эта шалость им сходила с рук.

Судя по количеству ответов на разосланные приглашения, ожидалось много гостей. К вечеру эта тихая, мирная и отрешенная обитель наполнилась доныне неведомым оживлением. Гости все прибывали, радостно целовались со мной и со «Стефанами». Столько добрых благословлений едва ли слышали мои уши за всю мою жизнь. Пригубив бойкого шампанского, я с особой теплотой принимал похвалу в адрес собственного детища.

Сейчас, в сгущающихся по-летнему медленно сумерках, золото, что лилось от фонарей, становилось богаче, как насыщается вино с годами. Дрожащие от легкого ветерка язычки пламени шутливо раскачивали длинные тени. Тогда, стоя на каменном крыльце и любуясь игрой огня и ночи, я не догадывался о госте, чья карета уже неумолимо близилась.

Ловкий парнишка-кучер спрыгнул со своего места и, отряхнув дорожное пальто, поспешил открывать дверь своему господину. Узнать прибывшего раньше времени не было никакой возможности. Когда же петли тихонько скрипнули, мне показалось, что зрение решило вновь жестоко подшутить.

Франсуа де Ботерн, мой дорогой кузен, видимо, заметил меня раньше, чем я его. Поверх его темно-бордового камзола белело пышное жабо с крупным аметистом в золотой оправе посередине. Волосы были убраны назад в хвост и схвачены лентой, наподобие того, как носил мой отец. Он отпустил каштановые усы, что красили его мужественное загорелое лицо. Щеки немного впали, что жестче очертило скулы. Больше всего мне не давал покоя его взгляд – вот тут перемену я однозначно уловил, но никак не хватало слов описать ее.

Какое-то время мы глядели друг на друга, удивляясь тем переменам, которые так щедро преподнесли годы. Ни у одного из нас не было слов, чтобы начать разговор. Кучер сел обратно на свое место, чтобы отогнать карету. Видимо, из всего семейства де Ботерн приехал лишь Франсуа. Моя рука сама собой поднялась в приветственном жесте. Губы кузена дрогнули слабой улыбкой. Я стал спускаться с крыльца, а Франсуа, напротив, спешно поднялся. На середине мы крепко обнялись.

* * *

Вечер дышал покоем. Цикады стрекотали, притаившись среди сочных трав и цветов. Пока в стенах госпиталя играла музыка и занимался бал, мы с кузеном пошли на опустевший пляж, в деревянную беседку. Спинки стрекоз переливались в слабом отсвете далеких фонарей.

– Это место преобразилось благодаря тебе, – вздохнул Франсуа.

– Ты застал Святого Стефана в благоухающем благолепии, – ответил я. – Сейчас луга принарядились. Приезжай как-нибудь в конце октября или даже в ноябре. Вот тогда тут не будет ничего, кроме промозглых косых дождей и голых деревьев. Я рад, что ты прибыл в самом преддверии лета. Но поверь, моей заслуги в этом нет никакой.

Кузен усмехнулся и помотал головой.

– Ты не меняешься, – пробормотал он.

– Но ты изменился. Даже слишком.

Франсуа провел рукой по усам и глубоко вздохнул.

– Было бы странно, – продолжил я, – если бы на тебе не сказалось твое ремесло. Твои подвиги дошли даже до здешней глуши.

– Только не об этом, хорошо? – просил кузен, переведя на меня хмурый взгляд.

– Прости, – кивнул я.

Цокнув, Франсуа закинул голову к небу. Дальше разговор не шел. Далекое золото звезд мягко светило. Незаметно тихой черной тенью к нам пробрался Алжир. Кот пристроился на широких перилах и пристально смотрел на гостя медовыми глазами. Пушистый хвост беззвучно бился.

– И ты меня прости, – произнес Франсуа.

Его слова неожиданно нарушили воцарившуюся тишину. Старая горечь хоть и была жива в моем сердце, теперь не имела надо мной никакой власти.

– Оставим прошлое в прошлом, – предложил я.

– Аминь, – кивнул кузен.

Кажется, только сейчас в его поле зрения попался черный кот. Франсуа протянул к нему руку, и животное дало себя погладить. Золотые глаза прикрылись, раздалось тихое мурчание.

– Это Алжир, – сказал я.