Проклятье Жеводана

Кузен поднял на меня недоумевающий взгляд. Очевидно, его смутили мои слова, а затем и позабавили.

– Вот как? Алжир, говоришь? – переспросил Франсуа.

Я кивнул, прикрывая от усталости веки. Эта ночь была такая отрадная и мягкая, что даже сам Господь Бог не заставил бы ночевать под крышей. Мы вынесли два гамака и натянули их на крыльце шале. Сон не шел ни мне, ни кузену. Купол небосвода сиял драгоценной россыпью созвездий. Томная древность ночного неба безмолвно шептала откровения вечности, и все земное внимало, затаив дыхание.

* * *

Утро ласково щекотало тонкие веки золотым светом. Занималась благодатная заря. На груди лежал тяжелый Алжир и тихонько мурлыкал. Стоило мне шевельнуться, как кот слабо вонзил когти в грудь, коварно выпущенные из мягких лап, продев жилет и сорочку насквозь. Шикнув, я погладил кота по голове, потрепал за ухом и постарался осторожно отнять его когти от себя.

Гамаки располагались на крыльце таким образом, что отсюда было видно, даже не поднимая головы, как отдыхается моему кузену. Франсуа, верно, спать на открытом воздухе было уже привычней, нежели в доме. Брови сурово свелись, а руки обхватывали самого себя.

– Спасибо, – едва слышно шептал я. – Если бы не ты, Франс, где бы мы были? Не знаю. Мне не было места дома, и именно твой смелый поступок, пускай и жестокий, дал мне потерять, но обрести намного больше. И жестокость-то твоя не из злости ко мне, но от любви. Мщение твое благословенно. Я проклинал тебя, со всей злобой, на которую только была способна моя душа. Я хотел уничтожить тебя, ввергнуть в ту пучину, в ту бездну, которая обрушилась на меня. Должно быть, моя злая воля все же обрушила на тебя тот ад, который ты пережил там, за океаном. Боже, как я был жесток к тебе… И твоего доброго сердца хватило, чтобы приехать ко мне? Боже, Франс, есть ли прегрешения, которые твоя добрая душа не сможет простить?

Все то время бормотания, все больше напоминающее молитву, мои руки проводили по черной спине и голове Алжира. Кот довольно щурился, иногда выпуская свои когти.

Вдалеке раздавались шаги из сада. Кого-то уже несло в этот чудный час. Спешное шарканье все приближалось, пока в поле зрения не оказалась девчушка, что прислуживала в Святом Стефане. Еще до ее приближения я поднес указательный палец к губам, призывая к молчанию.

Служанка оправила передник и прибрала выпавшую прядь под косынку. Отдав молчаливый поклон, она удалилась, оставив нас. В самом госпитале были приготовлены покои, которые ничуть не уступали бы гостеприимству и удобствами усадьбам и замкам именитых родов. Многие гости остановились лишь на одну ночь, и я до последнего хотел оттянуть час шумных сборов и суматохи, связанный со всеобщим отъездом.

Короткий дрем без сновидений милосердно коснулся рассудка, дав мыслям покой и порядок. Оттого к десяти часам утра бодрость овладела моим телом, точно могущественный гений. Оставив Франсуа, я в самом добром расположении духа, с окрыляющим чувством обновления и радости, направился к крыльцу госпиталя. Большинство гостей спешили домой, к родным, близким либо их ждали дворы могучих господ и принцев, кому-то посчастливилось опаздывать в сам Версаль. На мне, как на хозяине этих земель, лежала ответственность проводить дорогих месье, мадам и мадемуазелей, которые почтили Святой Стефан своим присутствием.

– Как же так, граф Готье? – журил меня старик граф Арно де Боше.

До чего же странно было слышать укор от человека, с которым мы виделись лишь однажды. Во всяком случае, я не припомнил ни одной нашей встречи со дня свадьбы Франсуа. Мне посчастливилось вообще признать его, спустя столько лет.

– При всей вашей щедрости, – продолжал он, – вы так и не почтили нас своим присутствием на балу!

– Каюсь, каюсь, – добродушно улыбнулся я и пожал плечами.

– Ладно передо мной, – усмехнулся Арно.

Здоровяк оглянулся, будто бы искал кого-то в саду.

– Тебя искала очаровательная мадемуазель, – пробормотал Боше, прищурившись.

Эти слова меня смутили донельзя.

– Как ее имя, ваша светлость? – осведомился я.

– Если бы мне было известно, я бы первым делом не преминул бы сообщить его. Увы, она пожелала остаться неизвестной.

Мои брови свелись сами собой.

– Я в самом деле ожидаю приятельницу, – кивнул я. – Мадемуазель же была белокура?

– Нет-нет, месье, – возразил Арно, – Я не видел ее лица, ибо мадемуазель воспользовалась правом маскарада и сокрыла лицо маской. Едва ли я могу описать ее внешность, ибо виделись мы так мимолетно. Но одно сказать могу однозначно: волосы ее не были светлыми. По правде сказать, мне сперва подумалось, что это парик, ибо такую огненную медь в волосах я видел лишь на солнечных портретах флорентийцев. Вижу, вас, мой юный друг, утомила моя болтовня?

В самом деле, мне не было никакого дела до слов Арно.

– Прошу меня простить… – пробормотал я.

Взгляд судорожно выискивал ее.