Проклятие

Однако для Серильды и ее отца Скорбная Луна была не столько временем, когда они вспоминали жену и мать, сколько временем особого понимания между ними. Уже за завтраком они начинали грустить наперегонки. Мало-помалу это превратилось в особого рода состязание – кто из двоих тоскливее причитает, кто громче вздыхает и всхлипывает, кто ярче демонстрирует свое отчаяние. Проявления их горя доходили до крайности и становились такими нелепыми, что папе с дочкой ничего не оставалось, как рассмеяться.

У них даже была особая традиция: Серильда брала сборник стихов из школы мадам Зауэр, и они с отцом по очереди читали самые трагические стихи, полные таких слов, как уныние, безотрадный и соловей. Потом за ужином они угощались сладостями из местной пекарни. На столе обязательно была гора булочек с медом или с патокой, что-нибудь такое, что неминуемо вызывало у обоих расстройство желудка – ведь расстроенный желудок лучше разбитого сердца.

Серильда сама удивилась, осознав, как ей дороги эти воспоминания. Ведь те дни должны были быть ужасными. Они и были ужасными. Но было в них и утешение.

Здесь, в Грейвенстоуне, утешительного было мало. Тоска и боль крались за Серильдой по пятам, так что каждое мгновение было наполнено для нее раздражением и горечью.

А еще она не находила себе места от нетерпения.

Почему они не уезжают?

Серильда сидела в большом зале, сердито глядя на мужа. Темные снова праздновали. Что именно? Она не знала, и ей было все равно. Так уж сложилось, что в Скорбную Луну добыча у Охоты была особенно богатой, и темные похищали и убивали больше ни в чем неповинных людей, чем в любое другое полнолуние. Но близилась ночь, а придворные Эрлкинга вместо того, чтобы собираться в путь, предавались необузданному веселью. Кто-то играл на большом органе, охотники пили ежевичное вино и играли в кости и другие игры, в которых проигравший платил не деньгами, а собственной болью и должен был, например, сам отрезать себе ухо.

Все это время Серильда неподвижно сидела на диване, выпрямив спину, будто аршин проглотила. Все тело у нее затекло; ей казалось, что прошло полночи. Она не сводила глаз с детей. Они повесили свои фонарики на ольху еще днем, но ждали наступления темноты, чтобы их зажечь. Эти фонарики символизировали фонарь Велоса, вот только бог уводил тех, кто умер, в край потерянных душ, а фонарики, наоборот, должны были показать покойным дорогу обратно в мир живых, где они смогут хоть на одну ночь повидаться с близкими. Но детям некогда было думать об умерших: как и вся прислуга, они суетились с подносами, полными еды, и графинами с янтарной наливкой.

Серильда предпочла бы, чтобы муж не обращал на нее внимания – обычно так и бывало на подобных застольях. Но нет. Что бы ни происходило вокруг, внимание Эрлкинга было безжалостно приковано к ней. Стоило ей повернуться в его сторону, как она сразу натыкалась на внимательный взгляд, хоть и не могла взять в толк, почему он за ней наблюдает.

Вот его пытливые глаза снова нашли ее в толпе.

С фальшивой улыбкой Серильда подняла бокал шалфейной воды, как бы салютуя Эрлкингу – и тут же пожалела об этом. В свете свечей сверкнули его зубы, и король, оставив какую-то придворную даму, с которой беседовал, направился к ней.

Серильда поспешно помахала Хансу, надеясь, что, если она затеет с ним разговор, Эрлкинг не станет их прерывать. Однако Ханс был слишком занят тем, что наливал эль в кубок одного из охотников, и не смог подойти. А уже в следующее мгновение король устроился на диване рядом с ней.

Серильда не удержалась от разочарованного стона.

– Нравится праздник?

– Кто же знал, что демоны тратят столько времени на еду, питье и, – она указала на стол, за которым с громким стуком бросали кости, – азартные игры.

– Вы, смертные, так не развлекаетесь?

Она досадливо поморщилась.

– Не в этом дело. Я просто не совсем понимаю, что вы празднуете. Для нас Скорбная Луна имеет особое значение – у всех нас есть умершие близкие, которым мы отдаем дань памяти и уважения. Вам повезло – вам-то грустить не о ком, так что это просто очередной повод закатить пир на весь мир.

– Знаешь, а ведь эту луну не всегда называли Скорбной.

Серильда насупилась, ненавидя себя за то, что эти слова пробудили в ней интерес.

Они прозвучали, как начало истории.

– Ага, – многозначительно протянул Эрлкинг. – Ты не знала.

– Что-то мне подсказывает, что вы собираетесь меня просветить.

Он усмехнулся, явно колеблясь, но потом – потом все же продолжил.

– До того, как врата Ферлорена затворились, в это полнолуние, именно в эту ночь, душам умерших дозволялось вернуться в мир живых. При свете полной луны они переходили мост. Люди собирались на кладбищах, чтобы сделать подношения богу и попросить его благословения. Тогда это полнолуние называлось Луна Велоса, – это имя Эрлкинг произнес с явным презрением, – хотя Велос был здесь вовсе ни при чем.

– Как это? Разве не он позволял душам вернуться?

Король поднял бровь.

– Не Велос ли забирал эти души, если уж на то пошло?

Серильда нахмурилась.