Проклятие брачного договора

– Думаю, что она пришла на встречу, имея при себе какое-нибудь лекарство, которое при заболеваниях Бондаренко было ему крайне противопоказано. Она сделала ему укол, а потом в квартиру спустился ее муж, который инсценировал смерть Ефимия Александровича от несчастного случая, а заодно украл из квартиры несколько ценных предметов. Лекарство, провоцирующее сердечный приступ, при экспертизе выявить практически невозможно.

– Да, вон они, тут, в сарае, – Дина показала Борису на лампу, папье-маше и барометр, которые недавно обнаружила. Им надо было устроить себе очередное алиби, поэтому Лена и прибежала ко мне якобы испуганная. Она рассказала о «черном человеке», пришедшем к профессору, но на самом деле его никогда не существовало.

– Скорее всего, и предметы из квартиры были взяты для отвода глаз, чтобы присутствие тут незнакомца можно было подтвердить. И на дачу в тот же вечер Лена и Веня уехали потому, что им нужно было спрятать эти предметы хорошенько. Оставлять их в своей квартире было рискованно. Выбрасывать – тоже, да и жалко. Они же скупые до невозможности, эти ребята-душегубы. Ради денег на что угодно готовы.

– Ты знаешь, Лена в одном разговоре как-то сказала мне, «мы с Веней оба такие – семейные. Нас любое дело не тяготит, если друг для друга». Оказывается, это относилось и к тому, что их убийство не тяготит тоже. Это же все друг для друга, для семьи, для будущего ребенка. И в этом есть что-то такое невыносимо низменное, животное, что меня начинает тошнить, когда я про это думаю. Уж лучше ненавидеть, чем так любить.

И, сказав это, Дина горько расплакалась. Борис погладил ее по лицу, неловко из-за стянутых распухших рук, и снова поцеловал. Этот поцелуй, сначала очень нежный, практически невесомый, становился все крепче и настойчивее, бархат и шелк на губах Дины превращались в сталь, правда, расплавленную, огненную, тягучую, очень горячую, которая поджигала кровь внутри, прогоняя въевшийся в тело холод.

– Слушай, Резникова, – Борис оторвался от Дины и теперь смотрел ей в глаза, требовательно и настойчиво, как умел только он, – а как это я умудрился столько лет без тебя прожить, а? Почему я, непроходимый тупица, так бездарно упустил все эти годы. Тебе сейчас тридцать четыре? Ну да, правильно. Я мог разглядеть тебя еще в восемнадцать, и последние шестнадцать лет моей жизни не были бы такими бестолковыми, честное слово.

– И мои, – сквозь слезы сказала Дина. – Я же в тебя влюбилась тогда, в Одессе, когда мне было десять лет. Ты был такой взрослый, ответственный, надежный. Ты так меня опекал и так обо мне заботился, что я придумала себе, что тебе нравлюсь. Что я – принцесса, а ты – мой принц. А потом я как-то рассказала про это маме, а она ответила, что все это глупости. Что ты взрослый уже мальчик, у тебя своя жизнь, в которой не может быть места такой малявке, как я. И я потом всегда смотрела на тебя именно как малявка. И даже мечтать не смела, что когда-нибудь смогу быть для тебя чем-то большим.

– Вот встречу Анну Григорьевну, скажу ей пару ласковых, – шутливо пригрозил Борис. – Почему это она ограждала тебя от моего влияния. Боялась, что я тебе жизнь испорчу, наверное. Хотя ты знаешь, тот человек, которым я совсем недавно был, вполне мог. Испортить тебе жизнь.

– А сейчас ты что, другой человек? – пытливо спросила Дина, заглядывая ему в глаза. В них отражалось что-то неведомое ей, глубокое, основательное и надежное, плескалось через край, так что хотелось нырнуть и остаться там навсегда.

– Абсолютно. С того момента, как я вошел в твое купе и оценил обстановку, прошло всего десять дней, а кажется, что целая жизнь. Правда. Я не знаю, сумеем ли мы выбраться из этой передряги целыми и невредимыми, но твердо уверен в одном: до конца наших дней я никогда больше тебя не оставлю.

– Обними меня, – попросила Дина и закрыла глаза, потому что им было больно от охватившего ее счастья.

Как могли, они прижались друг к другу и застыли, замолчав, словно находились не в холодном страшном сарае, а в одной, только им понятной, нирване. Сколько прошло часов с того момента, как они здесь очутились, оба не знали. Дина не чувствовала ни времени, ни холода.

Почему-то ей снова вспомнилась выставка, на которую они с Борей ходили в воскресенье. «Поехали смотреть на любовь», – сказала она тогда Боре в ответ на его предложение. Сейчас название той выставки как нельзя лучше подходило к происходящему вокруг. «(Не) время для любви», как еще можно было описать тот момент настоящего, в котором они находились? Почти восемьдесят лет спустя она чувствовала то же, что и жившие тогда влюбленные. Боль и манящий свет звезд. Предчувствие смерти и невыносимое счастье. Страх и восторг. Голод и надежду.

Не время для любви. Оказывается, она произнесла это вслух. И Борис тут же откликнулся новым поцелуем, прошептав:

– А по-моему, очень даже время.

Из-за двери сарая слышался какой-то шум, впрочем, негромкий и не очень отчетливый. Дина вопросительно глянула на Бориса, слышишь, мол. Тот кивнул. Глаза у него были настороженные.