Проклятие чёрного единорога

Мужчина нежно провел ладонью по талии Джиа и по груди. Он дотронулся губами до ее виска и щеки, вдохнул аромат ее волос. Его дыхание и щетина щекотали ей ухо, и девушка улыбнулась, дернув плечом. Ведьмак хотел было продолжить ласки, хотел поцеловать ее губы, но остановился.

А он и вправду дурак. Он ведь чуял, ясно чуял, но поверил в ее игру – тогда, на площади. Ну разумеется, об этом же кричала и призванная жрецом тварь: кровь невинной девы. Джиа все еще невинна. Как же он раньше не догадался?

– Прости, – смутившись, сказал он. – Что-то нашло на меня. Если ты не хочешь…

– Не надо, – прошептала она. – Я хочу, но не надо. Это все из-за песни. Это витали, она так влияет на живые существа. И она поможет лесу снова стать прежним. Не сразу… но поможет.

Они помолчали. Ведьмак крепко сжимал Джиа в объятиях. Он чувствовал, как ее бьет дрожь. Огонь потух, и стало совсем зябко.

– Мне больно, – наконец решился сказать Летодор. – И вроде не ранен – цел. Но почему так больно, а?

– Это болит душа, ведьмак, – прошептала Джиа. – Это процесс исцеления.

– Так, значит, ты целительница – не убийца? – неуверенно спросил мужчина.

– Нет, Летодор, ты был прав, – грустно ответила она. – Я убийца.

12. Город сотни белых башен

В одном старом дремучем лесу жил-был Леший. Был он хозяином над деревьями, зверьми и птицами. Но приходили к нему также и существа человеческие, чтобы просить мудрости да совета. И лишь немногие из них, избранные, удостаивались ответа Хозяина.

Чтобы избежать печалей, горестей и обмана, учил их Леший слушать говор ветра, понимать шелест листвы и травы, постукивание деревьев друг о друга и даже легкое колыхание перьев ночной птицы. Со временем избранные начинали понимать, а затем и разговаривать на этом тайном языке леса.

Учил их Леший, что все вокруг наполнено силой, словно сердце – чувствами. Голос этот понимают все: и растения, и духи, и животные. Те же, кто не слышит, обречены на гибель…

«Безымянные сказки»

Бессилие – вот и все, что она сейчас ощущала. Ни единого желания и ни малейшего движения внутри. Она была опустошена: не физически – ее тело быстро восстанавливалось, – но эмоционально. От этой болезни не помогали ни отвар коры белой ивы, ни девичья мята, ни другие травы, выравнивающие работу мышечной и кровеносной систем.

Боль крылась гораздо глубже. Тяжесть навалилась на плечи, не позволяла расправить спину, болезненно ворочалась внизу живота и тянула вниз. Несправедливая и нечистая женская участь. В такие дни смятение души в клочья разрывало внутреннюю гармонию и организованность.

Все утро девушка провела в кровати, наедине с синим лоскутом неба за окном. А где-то внизу у стен постоялого двора шумела столица: смех, брань, крики зазывал и менял, лай, карканье и свист; ах, как утомляла эта мелодия. Люди ли, нелюди, стук каблуков, скрип колес – девушка была не в силах полюбить город.

Если в лесу она просыпалась вместе с солнцем, то в городе могла проспать до самого его захода, а слух и чутье ее заметно притуплялись. В городе Джиа не ощущала себя охотником – благородным сьидам, который охраняет Закон Единого. Сюда она приходила за деньгами, и хотя Закон чтила, но все же чувствовала себя обыкновенным наемным солдатом.

Благо на этот раз чутье не требовалось. Наемнице не нужно было рыскать по улицам, «вынюхивая» заказы. Все обстояло куда проще: на восемнадцатый лунный день должен был появиться некий осведомитель, который оповестит ее о намеченной цели. А значит, в запасе оставалась еще пара дней, чтобы отдохнуть, а главное – настроиться.

Расположившись на перинах, девушка взялась за гусиное перо и бумагу. Это было одно из ее упражнений и привычка, приобретенная еще в детстве. Когда она бралась за написание историй, на душе у нее становилось живее, а мысли и чувства приходили в порядок. Джиа вспоминала свои приключения и переиначивала их на манер сказок. Впрочем, вскоре после написания девушка сминала их и выбрасывала безо всякого сожаления.