Проклятие древних жилищ<br />(Романы, рассказы)

— Если я правильно понимаю, — наконец сказал я, — вам будет приятно, чтобы кто-то не из близких сержанта, кто-то, кто на следующий день исчезнет из поля его зрения, кто никогда не встретится ему в жизни, остался здесь и побыл с ним.

Глаза Бейтса сверкнули от радости.

— Именно так. Я бы лучше не сказал.

— И вы выбрали эту ночь среди всех других, — тихо сказал я, — потому что на заре…

— Джек-Ливерпулец будет казнен… Тсс, сержант возвращается!

Бейтс попрощался с начальником, невнятно пожелал мне доброй ночи и ушел, бормоча, что поднимается проклятый туман.

Сержант Кинс отлично все приготовил: намазал сливочным маслом хлеб, отрезал большой кусок сыра, целую половинку головки, яблоко и целый котелок горячего чая. Потом положил передо мной нетронутый пакет табака, приглашая набивать трубку по своему усмотрению.

Небольшая шварцвальдская кукушка, какие покупают на Нью-Маркете за шиллинг и шесть пенсов, прокуковала три раза, когда я собрал последние крошки и закурил вторую трубку за отсутствием десерта. Кинс только и ждал этого мгновения. Он без всяких преамбул сообщил мне, что обожает путешествия, но жизнь превратила его в оседлого человека, а потому он любит рассказы о приключениях. Я тоже люблю вспоминать о морских похождениях и не стал увиливать от рассказа о старике «Баралонге». Мы стояли на рейде Сантоса, в ужасной и великолепной стране. Индейцы-головорезы приносили нам странные и чудесные вещи, никогда не спорили по поводу цен, но дрожали от надежды когда-нибудь прикончить вас. Мангровые деревья уходили далеко в море. Зеленая луна торчала над парусником, почти полностью утонувшем в земле. Труба старика «Баралонга» выбрасывала кучи искр, когда машина работала на полную мощь, а вокруг летало множество светлячков…

Кинс слушал меня, полуприкрыв глаза. Я вроде неплохой рассказчик и немного горжусь своим талантом.

— Ну, вы спите, — обиженно сказал я, — поэтому не буду тратить слюну, повествуя обо всем, что знаю о «Фульмаре», который затонул у Даунса под ярким солнцем.

Сержант вздрогнул:

— Сплю! Даже не думайте! Я внимательно вас слушаю.

— Да, похрапывая, сержант Кинс…

Я не стану рассказывать дальше. Мы, словно идиоты, с ужасом смотрели друг на друга. Кто-то рядом с нами храпел!

Я машинально заглянул под стол, где торчали короткие ноги полицейского.

— О, не обращайте внимания, сэр, я знаю, что он спит! Похоже, они все спят таким сном незадолго до!..

Я выпустил струю дыма в сторону лампы и перестал рассказывать. Храпа больше не раздавалось.

— К чему вы теперь прислушиваетесь? — вдруг спросил смертельно побледневший Кинс.

— Хм, я ни к чему не прислушиваюсь, но ваша лампа издает странный шум, словно в ней не хватает керосина.

— Боже Иисусе, только этого не хватало. Представьте себе, что такое остаться в темноте при такой угрозе!

— Сержант, вы говорите глупости!

Но в моих словах не было убежденности. Я пытался понять природу шума, который рождался вдалеке в окружающей ночи.

Противным фальцетом заскрипела дверь.

— Это дверь, — пробормотал Кинс, и его бритый череп покрылся бисеринками пота.

— Что это было? Привыкнув видеть старух, обменивающихся сплетнями с соседками, они, двери, привыкли скрипеть, трещать, стонать, издавать крики раздавленной собаки. Здесь есть материал для философов, которые долго разглагольствуют об инертных предметах, имеющих душу.

— Вы не заметили, когда шли сюда, что полицейское отделение примыкает к бесконечно длинной стене? — тихо спросил Кинс. — Где вы видите такую скрипящую дверь?

Атмосфера в маленькой комнате внезапно изменилась. Хотя было холодно, воздух дрожал, словно поднимался от печки, топящейся коксом. Свет лампы превратился в ниточку огня. Кинс, казалось, отступил к плохо различимой стене, словно его образ удалялся в повернутом бинокле. Кукушка объявила четыре часа.

— Дверь открыли ключами, позвякивающими на связке, — объяснил Кинс.

Я не осмелился ему противоречить.

Призрачные ключи позвякивали, ударялись друг о друга, произносили жалобные слова.

— Сильный фог, — сказал я, пытаясь убежать от тоскливых мыслей. — Он приклеивается к окнам, а поскольку вы говорите о тумане…

— Кто может расхаживать в лондонском фоге в полной безопасности? — завопил Кинс. — В нем ходят на ощупь, спотыкаются и падают с чавкающим звуком, как мокрая земля с лопаты. Послушайте, послушайте эти звучные шаги, четкие и твердые. Это шаги людей, которые знают и видят, куда идут.

— Что это? — храбро спросил я, пытаясь придать себе уверенности.

— Разбудили Джека-Ливерпульца. Мы слышим его.

Рядом послышалось ругательство. Потом с громким грохотом упал какой-то предмет.

— Он бросил на стол Библию! — прохрипел сержант, откинувшись на спинку стула. — Теперь все будут делать быстро. Они торопятся, словно бегут.

Туман был наполнен непонятными звуками, словно каким-то волшебством полицейское отделение переместили в центр обширного двора, окруженного высокими зданиями, отражающими эхо.