Проклятие двух Мадонн

– Ты просто завидуешь! – Раздражение таки выплеснулось наружу, и Настасья поспешно прикусила губу, все-таки нехорошо было Лизоньку обижать, не заслужила она. Впрочем, как ни странно, сестра только улыбнулась и тихо сказала:

– Не завидую, что ты… я опасаюсь за твою репутацию, о которой ты совершенно не желаешь думать. Вот давеча, на вечере у Мари…

…Было чудесно, и все благодаря ему… Настасья словно бы попала в совершенно иной мир, куда не было доступа ни сплетням, ни осуждающим взглядам, ни пустым разговорам. Свечи плакали воском, желтые блики скользили по начищенному паркету, а музыка мурлыкала ласковой кошкой. Разученные движения обретали какой-то иной, совершенно особый смысл, пугающий и вместе с тем будоражащий воображение. Рука в руке на секунду дольше дозволенного, поворот, пойманный взгляд и чужое тепло на кончиках пальцев… под маской вежливой беседы намеки… игра, понятная лишь двоим.

Потом побег, темнота истомленного ночью сада, снова звезды и прикосновение губ к раскрытой ладони. Ничего больше, но и этого оказалось достаточно, чтобы остаток вечера прошел словно в тумане, а матушкины замечания по поводу «непристойного поведения» ни на секунду не заставили пожалеть о содеянном.

И вчерашняя записка, переданная тайком от родителей. Стоило подумать о ней, как сердце падало в невидимую яму.

«Я жду, я иссушен тоскою, как розы мертвой лепесток… всецело ваш, на милость полагаюсь, о многом не прошу, увидеть, прикоснуться к теплу души… быть может, поцелуй украсть. Молю простить за дерзость».

– Он не сделает тебе предложения, – сказала Лизонька. – Он никогда не сделает тебе предложения, Анастаси. Поберегись.

– Чего?

Лизонькино предупреждение было столь неожиданно, что Настасья растерялась. Сестра никогда прежде не смела высказываться прямо и резко, наоборот, она была нежна и пуглива, не выносила и намека на ссору, а тут…

– Чего? – Лизонька, нагнувшись, подобрала с земли прошлогодний кленовый лист, почерневший, осклизший, неизъяснимо мерзкий. – Того, что он поступит бесчестно.

– Выбрось эту мерзость!

Лизонька послушно отпустила лист, который опустился в лужу грязной лодкой. Мерзко, отчего так мерзко, и солнце пропало, небо стягивало облака, готовясь излиться дождем.

– Наверное, пора возвращаться, да? – В голубых Лизонькиных глазах тень недовольства и невысказанный вопрос, и Настасья, сама не зная отчего, отвела взгляд.

Заводь… глубокая заводь, настолько глубокая, что и не знаешь, чего скрывается на дне ее.