Кука и Филипса провели к дому Терреобу, который представлял собой покрытую соломенной крышей хижину, чуть большую, чем хижины соседей, но лишенную каких-либо украшений, которые свидетельствовали бы о высоком положении хозяина. Моряки подождали, не появится ли царь, но прошло несколько минут, и, когда ожидание затянулось сверх меры, Кук предложил: «Не посмотрите ли внутри, мистер Филипс? Мне не пристало делать это самому, и вообще я сомневаюсь, что старый джентльмен дома».
Филипс нырнул внутрь. Позднее он объяснил: «Старый джентльмен был внутри. Он только что проснулся».
Филипс объяснил царю, что Кук ждет его снаружи и хочет видеть. Медленно и нерешительно в силу возраста и состояния царь поднялся и оделся. Филипс помог ему выбраться наружу, где Терреобу продемонстрировал крайнюю степень удовольствия от лицезрения бога Лоно, не выказав одновременно ни тени признаков виновности…
[Кук] оборотился к Филипсу и произнес по-английски: «Он совершенно невиновен в том, что произошло, в этом я убежден». Затем он по-полинезийски пригласил царя проследовать с ним на борт «Резолюшн». Царь Терреобу немедленно согласился и с помощью сыновей, которые поддерживали его под руки с обеих сторон, вновь поднялся на ноги. Процессия двинулась к берегу.
С этого момента события двинулись вперед с бешеной скоростью навстречу катастрофе, которая, похоже, стала сюрпризом только для самого Кука. Его первой реакцией на арест царя была ярость — гневный взрыв эмоций, подобного которому до этого не видели ни царь, ни его супруга. Сам же Терреобу в этот момент стал достойной сожаления и совсем не царской стати фигурой; «подавленный и испуганный» — таковы были слова, употребленные впоследствии Филипсом.
Одновременно вместе с четырьмя каноистами, которые были свидетелями стрельбы близ Вайапонаулы, прибыла новость о смерти вождя Калиму. Новость эта со скоростью звука распространилась по толпе туземцев, уже и без того находившихся в состоянии эмоционального возбуждения. Общим числом от двух до трех тысяч они придвинулись к стану европейцев, и звук, который ранее воспринимался как отдаленное бормотание, теперь резко усилился, неся в себе ноты неприкрытой враждебности; и новые резкие ноты прибавились к нему — это горестно стенали раковины моллюсков, в которые дули бойцы туземцев. Даже Кук уже не мог не считаться ни с их количеством, ни с их явным раздражением. Никто из туземцев, похоже, не собирался падать ниц перед богом; напротив, они размахивали дубинками и копьями, а некоторые высоко вздымали то, что они получили совсем недавно из кузницы кораблей, — бесценные