Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Дети любят играть в бабки, выбивая своей битой бабки противника. Бывает, что бабка теряется в густой траве, в пыли, может — унесённая домовым или тем, кто за левым плечом и кого лучше всуе не поминать. Обидно, конечно. Жалко. Но из кармана или поясного мешочка достаётся новая бита, и игра продолжается. У польского короля хватало пока дворян-шляхтичей. А у царя московского — сынов боярских да бояр. И не особам же коронованным плакать над гробами погибших на фронтах тайной войны?

Следующим вечером Андрей Остафьев снова был с доложением у боярина. Юноша ровным тихим голосом рассказывал, как пытался разговорить хоть кого-то из дворни изменника князя Курбского. Как запутаны княжьи слуги, как они ненавидят и боятся своего господина.

   — Есть и другие, — говорил Андрей. — Такие, как урядник его, Иван Келемет, тать и разбойник, с которым давно бы свести знакомство Разбойному приказу.

   — Познакомимся, дай срок.

Григорий Грязной, впитывающий каждое слово посольского соглядатая, недобро блеснул глазами. Келемет — лицо заметное. Пользуясь благодушием московских приказных и терпимостью «Судебника» царя Ивана, слуга изменника часто наезжал в столицу, обходил падких на польское злато людишек. Пускай пока поездит, посмеётся над наивностью московитов, раскрыв предателей. Разбойный приказ собирался прихлопнуть всех разом, как мух на навозной куче.

   — И что же, — спросил боярин Умной, — никого для дела нашего среди дворни Курбского нет?

   — Не вижу таких, прости, боярин.

   — Плохо дело. Что же, так и смотреть, как изменник государев по земле безнаказанным ходит? Суда Божьего долго дожидаться...

Среди негласных инструкций, данных посольским, была и такая: извести смертью князя-предателя, а если такое невозможно будет без ущерба для чести государевой, найти среди дворни человека, чтобы докладывать в Москву о каждом шаге и слове Курбского.

   — От металла князь защитился, и от железа, и от золота, — ухмылялся Грязной, — может, слова злые помогут? К ворожеям новгородским обратимся?

Шутил вроде бы. Но так, что казалось — сам в это верил, хоть и грех большой с колдуньями дело иметь.

   — От железа не защититься, — сказал боярин. — Не придумано доспеха от наёмного убийцы.

И, ухмыльнувшись не менее криво, чем Грязной, добавил:

   — Если бы не было негодяев, убийц и воров, наша служба государю была бы намного сложнее...

* * *

   — В Шотландии говорят не столько о лорде Меррее, регенте при короле Якове, сколько о его шуте, Джордже Бьюкенене. Знаете, сударь, однажды он заявился к его милости лорду и сказал, что поссорился с епископом. «Мы столкнулись на мосту, — гнусавил шут, — и это священство изволило остановить меня, дабы побранить за занятие, недостойное джентльмена. И даже изволило замахнуться на меня своим посохом». — «Ну, а что ты, дурак?» — спросил лорд. «А дуракам палка не положена, — ответил Бьюкенен. — Оставался только меч». Отстегнув от перевязи благородное оружие, служившее ему шутовским посохом, Бьюкенен воинственно взмахнул им. При этом шут держал меч за ножны, как паписты — распятие. «Наверное, славно подрались?» — спросил его лорд. «Я доволен, что милорд доволен, — проблеял шут, — однако настало время покаяться и просить милости. Представляете, я его шапку... со всего размаха... и в воду, прямо с моста! С размаха! Со всего!» Ужимки шута были так омерзительны, что не было никого, кто мог бы удержаться от хохота. «С размаха? — переспросил милорд. — Экий негодяй! Так я прощаю твой поступок». — «Отлично сказано! — обрадовался шут. — А то, признаться, со всего размаху не только его шапка, но и голова с моста улетела!»

Рассказчик был молод, нескладен и неприятен доктору Джону Ди[5] и своими непристойными, а бывало, почти богохульными историями, и лицом: вечно подергивающимися щеками, пегой щетиной, блёклыми глазами под опухшими веками.

Но иного помощника доктор не нашёл. Копаться в мусоре и нечистотах положено лишь отбросам общества. Или таким, как Ди. Особенным людям, стоящим выше условностей и законов.

— Кажется, пришли, сударь!

Молодой работник ощерил рано потемневшие зубы, всеми силами показывая, как рад услужить такому важному господину.

Хотя — кто бы признал в худом мужчине средних лет, в недорогой одежде коричневых тонов, закутанном в неброский потёртый плащ, много лет назад подбитый мехом, придворного астролога королевы Елизаветы?

У доктора Джона Ди были дела, при которых его громкое имя могло только помешать. Дела сакральные, то есть тайные во всех отношениях.

При отце королевы, Генрихе VIII, островитяне получили высочайшее распоряжение — молиться иначе, чем раньше. Не как католики: главой церкви признавался не Папа Римский, но английский монарх. И не как протестанты: обрядность, в основном, оставалась прежней, привычной. Но вот монастыри новой Англиканской церкви были, по мысли короля, не нужны. Итак, решено: дармоедов-монахов — прочь, за ворота; богатства, накапливаемые веками, — казне. И земли — особо ценимое сокровище на, самим Богом, ограниченном островном пространстве.