Проклятие клана Мирольд

В книгах, я открыл для себя целый мир. Не то чтобы я не читал до этого, мне приходилось по ходу своего обучения изучать книги по истории и философии, но литература художественная мне была мало знакома. А теперь, во мне проснулся к ней невероятный интерес, словно та самая книга, найденная в комнате Нормана, стала ключом, отпершим мне дверь в фантастический мир, и я стал выходить в нее снова и снова, все чаще, и все больше своего свободного времени проводя там, снаружи, на незнакомых и удивительных землях. А погружался в чтение я, чаще всего, удобно устроившись рядом с посаженным мной деревом. И в эти моменты мне казалось, что читаю не я один, что читаем мы вместе, отправляясь в очередное удивительное путешествие, словно старые верные друзья.

Снова весна сменилась летом, снова лето опало желтой осенней листвой, которую укрыло белое покрывало зимы.

В конце той зимы отец разбудил меня как-то утром и сообщил:

- Ты уезжаешь.

- Куда? – поразился я.

- Подальше отсюда, – сказал он, и в глазах Говарда я прочел отчаяние и боль, я прочел там беспомощность. За все эти годы, он так и не смог найти решения, только отсрочки. Одной из них стал Грегор, за ним Виктор, а затем Норман. Но больше некого было приносить в жертву твари, нечем отстрачивать мою смерть.

Я все это понял, и только кивнул в ответ. Не думаю, что у нас был шанс сбежать от этого. Злу нет дела до расстояний, оно везде сумело бы меня отыскать. Однако, в тот раз, его целью стал не я.

Отец не знал, что Мира, давно покинувшая родной дом, вдали от всего этого кошмара расцвела, превратилась в зрелую девушку, и в тот год, выносила своему мужу долгожданного сына. Она решила, что кошмар позади, что зло больше не коснется ее. Однако смена имени не помогла ей скрыться. В жилах ее младенца текла кровь Мирольдов, и одним только этим невинное дитя заслужило кару.

И пока мы с матерью скрывались от злой сущности далеко на берегу океана, в небольшом домике, окруженном сорока солдатами нашей доблестной гвардии, тварь выползла из своего склепа и направилась в другую сторону. Она почуяла кровь новорожденного дитя, кровь Мирольдов, и в полночь ворвалась в детскую, где мирно спал малыш. Никто не успел вовремя. Гвардейцы и Мира оказались в комнате почти одновременно, но обнаружили лишь разбитое окно, разломанную детскую кроватку, и кровавый след, тянущийся к окну. Могу предположить, что след этот тянулся от дома Фитсов до самого нашего фамильного склепа, где тварь, насытившись, уснула.

Я не был свидетелем того, как Мира приходила в наш дом, и узнал об этом визите позже, от нее самой. Она пришла к моему отцу, спустя несколько дней после похищения ее сына. Она ругала отца, кричала на него, осыпала проклятьями его и весь наш род, клялась сжечь весь дом дотла. Отец не ответил ей ни слова, и ни разу не поднял на нее глаз, даже когда она плюнула ему в лицо. Он выдержал истерику Миры, даже не попытавшись оправдаться. Мне тяжело даже представить, какого было моему отцу в тот момент. Он потерял обоих братьев, отца, скормил чудовищу собственного племянника и был проклят племянницей, обвинившей его в смерти младенца. И все лишь ради того, чтобы спасти своего единственного сына. Стоил ли я всех этих жертв? Нет, конечно. Однако смерть моя ничего не изменила бы. Тварь вернулась бы через год, как возвращалась всегда, чтобы вкусить плоти самого младшего Мирольда, и напиться его кровью. Мы были прокляты, и ничто, в целом мире уже не способно было нам помочь. Отец осознал это, а так же то, что для твари из склепа расстояние так же не преграда, и не родись у Миры ребенок, существо явилось бы за мной, достало бы там, на краю света, и утащило бы в свою темную сырую обитель, даже с другого конца мира. И данное осознание, понимание собственной беспомощности, сломило моего родителя, сделало его слабым.

Мы вернулись в родной дом к концу весны, а к середине лета отец заболел и слег. Из своей постели он больше не поднялся. К нам, с разных концов материка, съезжались различные доктора, среди которых были и мудрецы востока, и шаманы севера, и чернокожие дикари юга. Они приезжали со своими снадобьями, маслами, травами, советами и рецептами диковинных зелий, однако не смогли помочь отцу встать на ноги. Я не знал, от какого именно недуга он страдает, все разговоры о его здоровье велись с матерью, за закрытыми дверьми, и лишь однажды я услышал обрывок диалога, когда мать провожала очередного доктора до дверей.

- Поймите, дорогая моя, – говорил старый врач своим скрипучим, старческим голосом, – если он сам не захочет подняться со своей постели, ни одно снадобье ему не предаст сил. Наш разум, вот главное лекарство. Я видел, как смертельно больные, те, на ком все доктора мира уже поставили крест, побеждали, казалось бы, непобедимый недуг. Потому что в них была воля к жизни, они хватались за жизнь, тянулись к ней. Случай же вашего мужа обратный. У него вовсе нет воли к жизни. Он не хочет жить. Мне очень жаль.