Проклятие клана Топоров

От тихого голоса гудящая толпа расступилась. В образовавшийся проход вразвалку вошли трое. При виде этих троих охранники городской казны взялись за оружие. Дотир слышал про таких жителей Хедебю, но как честный служака никогда не сталкивался. Это были тайные заводилы портового сброда, разбойники ночью и тихие грузчики днем. Ночами они на шустрых лодках обирали купеческие корабли, грабили пеших и, по слухам, продавали краденых женщин в веселые дома. Этих людей давно ждала виселица, но ландрман почему — то не спешил с ними расправиться. Возможно, потому, что сильная дружина конунга не всегда квартировала в городе, а кто — то должен был держать в узде голытьбу.

— Значит, эти подлые германцы будут безнаказанно убивать наших людей? — негромко спросил средний из троицы, низенький, худощавый, ничем не примечательный.

В ответ на его слова ропот стал громче. В распахнутые двери склада людей затягивало, как в воронку.

— Смотрите, вонючие псы Оттона калечат наших дренгов! — подхватили моряки. Дотира мигом подняли на бочку и заставили в красках расписать, в каком состоянии принесли Северянина.

— Мальчишке нет и шестнадцати, лучший рулевой! Ходил в поход в Англию! Скоро они примутся за наших купцов!

Дотиру показалось, что вокруг него хлещут молнии. Он никак не ожидал такой реакции на свой рассказ.

— У них двадцать больших лавок и четыре собственных пристани, — подначивали народ лихие горлодеры. — Они все строят и строят свои церкви. Скоро нас загонят в леса!

— А на той стороне бухты — там вообще наши уже не ставят лавок!

— У маркграфа человек сорок в тяжелой броне, а если захотят — соберут вчетверо больше! Тут уж берегись! Убьют не двоих, а каждого ночью прирежут!

— И фризы с ними заодно, их тоже много!

Как — то незаметно для Дотира возбужденная ватага вынесла его на площадь. По пути к самодеятельной армии прибивались все новые и новые люди. Захлопывались дворы. Замирала погрузка на пристанях, опускали ставни меняльные конторы, отовсюду слышался звон оружия. Одни доказывали, что надо идти к самому конунгу и просить защиты, другие кричали, что конунг уже разрешил епископу ставить кафедру, а это значит, что сразу сожгут чудодейственный храм Фрейра, в котором обретают зачатие все бесплодные и избавляются от проказы все больные. Третьи прямо призывали громить заморские лавки. Особенно подлила масла в огонь встреча с крупным отрядом городских стражников. Те сразу стали на сторону большинства.

Дотир еле вырвался, его тащили впереди, как знамя. Окольными путями, прижимая к животу сломанную руку, он припустил на поиски жуткого Байгура Клыка. Городские волнения уже докатились до веселого дома старухи Гейры. Тут Дотир узнал, что ворота посольской усадьбы распахнуты, что всем на обозрение выставлено тело любимого племянника маркграфа, а рядом — тело зверски зарезанной служанки, и что дочь посла обесчещена, и что гонцы уже полетели в Кведлинбург с жалобой, и что все германское население спешно вооружается.

— Вот оно как, — это все, что произнес Байгур Клык, принимая от Дотира перстень.

Затем готландца обступили полуголые потные берсерки, и он чувствовал себя крайне неуютно, в очередной раз пересказывая свою версию событий. На обнаженном торсе Клыка кажется не было чистого места, сплошное переплетение шрамов.

— Я слыхал о вашем мальчишке, — мрачно процедил Клык, вручая посланцу дурно пахнущий горячий горшок. — На нем пятно ульфхеднера, ему место среди нас, а не с бабами. Напомни ему: если выхлебать все сразу — сдохнет. Здесь крепкие грибы.

Дотир бежал назад со всех ног, но его уже хватились на общей перекличке. По счастью, Снорри Муха наказания назначить не успел, потому что в казарму ворвался гонец от ландрмана.

— Приказ всем — вывести людей на улицы, оцепить оружейные мастерские, посольский и купеческий кварталы. Там целая толпа с дубинами, все орут, что германцы убили наших дренгов. Они собираются жечь дворы. Уже убили двух стражников маркграфа!

Заиграл горнист, забили барабаны. В суете не стали делать перекличку, каждый бежал за своим лютым, перестраивались на ходу. Когда казарма опустела, Северянин, зажмурившись, выпил мухоморное снадобье. Дотир глядел на юного приятеля с робостью, видимо, ожидая мгновенного превращения в волка.

— Иначе я не дойду туда, — успел произнести Даг до того, как его выгнуло дугой. Швы на животе разошлись, но крови не было. Кожа стала сухая, горячая и твердая, как дерево. Сердце колотилось все быстрее, кровь стучала, заглушая боль.

— Даг, слышишь меня? — склонился над другом готландец. — Даг, у тебя глаза черные стали, как у ворона! Даг, я лучше лекаря позову, а?

— Никого не зови! — к изумлению прочих болящих обитателей казармы, окровавленный паренек, которого лишь два часа назад притащили бездыханным, сам встал на ноги. А точнее — на четвереньки.