Проклятие Клеопатры

Ладно, все это решаемо. И предположим, у нее все получилось. Что дальше? Она вернется к Захарову за вещами? Сделает вид, что ничего не случилось, улыбнется, извинится, что ей пришлось ненадолго уехать и что она приняла решение уйти от него? Интересно, какая последует реакция? Они по отдельности, Захаров и Убейконь, вроде бы нормальные мужики. Но что с ними происходит, когда они встречаются или просто вспоминают о существовании друг друга? Происходит какая-то реакция на уровне энергетических полей? Или вселенского идиотизма?

Она замерла. Ей послышалось или нет? Звук мотора… Неужели она сейчас увидит своих мальчишек?!

10

Она заметила его сразу. Он вошел, осмотрелся, увидел каких-то знакомых, кивнул им.

В клубе было шумно, суетно, звучала музыка. Красно-синий полумрак скрывал многочисленных посетителей, сидящих на бархатных диванах за мраморными столиками. Красный широкий луч был направлен на извивающуюся на маленьком постаменте девушку, словно насаживающуюся на пилон, она скользила по нему, выполняя сложные движения и демонстрируя удивительную пластику. К тому времени, когда в клубе появился Захаров, на девушке практически ничего не было, кроме едва заметных прозрачных трусиков. Девушку звали Эстер, она была одной из самых лучших стрип-танцовщиц «Золотой нимфы». Поговаривали, что она была женой хозяина клуба, быть может, поэтому она никогда не участвовала в приватных танцах и каждый раз после исполнения своего номера на пилоне исчезала.

Зою же, напротив, держали словно специально для приватных танцев, и это определилось уже через две недели ее пребывания в клубе. Эти две недели были и для нее самой проверкой и стали, пожалуй, самыми тяжелыми в психологическом плане. В моменты, когда ей было особенно противно танцевать перед каким-нибудь неприятным (по разным причинам) клиентом, ее вдруг словно окатывало холодной водой, она словно слышала голоса родственников, твердящих о том, что профессия танцовщицы не сможет ее прокормить, что это несерьезно, что все это временно, что надо получать нормальное образование… Но она тотчас вспоминала о том, как они поступили с ней, как подсунули документы на подпись, после чего она лишилась родительской квартиры, и все снова переворачивалось в ее сознании, и она начинала думать, что танцы — это ее призвание и что когда-нибудь она сможет стать режиссером собственного танцевального шоу. Но вот дальше ее фантазия работать отказывалась. Она не видела этого шоу. Она не понимала, что она еще может придумать, чем удивить публику. И вот тогда она чувствовала себя особенно слабой и никчемной, а потому способной лишь на то, чтобы распалять богатых мужиков в кабинете приватного танца. Она начинала презирать себя, и так гадко становилось на душе, что ей хотелось только одного — забиться куда-нибудь, чтобы ее никто не видел, и разрыдаться.

Но основным ее страхом был страх за ребенка, который уже жил в ней и наверняка находился в шоковом состоянии от того, чем занимается его мать. Беременная стриптизерша — почти как беременный папа римский. Бред.

Каждый день она ждала разоблачения. Старалась ни с кем не заводить дружбу, держалась особняком. Не участвовала в попойках, которые изредка устраивали стриптизерши в соседнем ресторане, не ходила ни к кому в гости, избегала откровений со стороны девушек и сама ни с кем не откровенничала. Знала, понимала, что рано или поздно ей за эту независимость предъявят счет, что наверняка что-то подстроят (она читала о разных штуках на стрип-форумах), но время шло, и, к счастью, пока что ее никто не донимал. Возможно, всех устраивало то, что ее и в зале-то почти никогда не бывало. Кабинет стал ее адом и раем одновременно. В кабинете она пряталась от девушек и ротатора, но не могла спрятаться от взгляда клиента, который ее не то что раздевал (она и так оставалась практически без одежды), снимал с нее кожу и готов был ее проглотить…

Свой вечер она начинала обычно, сидя на диванчике в самом углу зала. Потягивая безалкогольный коктейль, она старалась вжаться в мягкую спинку дивана, чтобы ее вообще не было видно. Конечно, это было нереально, и она просто придумывала себе эту темноту, в которой ее не заметят. Освещение в зале было устроено таким образом, что при желании можно было как следует разглядеть любую девушку.

«Я — проститутка», — говорила она себе в тот вечер, когда ее тошнило и от коктейля, и вообще от самой обстановки. Ей казалось, что даже танцовщица на пилоне движется синхронно с приступами ее тошноты. Настроение было отвратительным, и она, в который уже раз, подумывала о том, чтобы бросить работу в клубе.

— Вот ты где, ласточка… — услышала она возле самого уха, и задумчивость ее разбилась вдребезги, уступив место грубой реальности. Перед ней стоял Петр Захаров. Холеный, красивый, сытый, богатый, и смотрел на нее, как ей тогда показалось, с презрением или даже отвращением.

— Добрый вечер, Петр Аркадьевич, — улыбнулась Зоя, выпрямляясь и принимая томную позу. Играть так играть. Вернее, работать!

— Не ожидал тебя здесь увидеть.