Проклятие королей

– Кромвель уверен.

Я тянусь к нему, забыв про запах вина, бренди и пряного эля. Глажу по щеке, а он мне улыбается.

– Молодец. Хорошо, – говорю я. – Может быть, все это кончится хорошо. И это ведь не просто Кромвель отпускает хлеб по водам? Это воля короля?

– Кромвель ничего и не делает, кроме как по воле короля, – уверенно произносит Монтегю. – В этом можешь не сомневаться. И сейчас король хочет, чтобы принцессе все вернули, а этой Болейн не было.

– Аминь, – говорю я, бережно выталкивая Монтегю за дверь своих личных покоев, где дожидаются его люди. – Уложите его, – велю я. – И дайте проспаться.

Дом Розы, Приход Св. Лаврентия, Паунтни, Лондон, апрель 1536 года

С этой тайной в сердце, внезапно исполнившись надежды, я еду навестить кузину Гертруду Куртене в ее лондонском доме, в Паунтни. Ее муж Генри при дворе, готовится к турниру в честь Майского праздника, Монтегю тоже должен остаться при дворе. После турнира все отправятся на пышный праздник, который устраивает во Франции король Франциск. Что бы ни замышлял Кромвель против Болейн, он не торопится, и нет способа приблизить дружбу с Испанией или возвращение к Риму. Поскольку Томасу Кромвелю я верю не больше, чем любому наемнику, что шляется по борделям Патни, я думаю, что он очень даже может играть за обе стороны сразу, за Болейн и Францию против моей принцессы Марии и Испании, пока не поймет точно, кто выигрывает.

Кузину Гертруду разрывает от желания посплетничать. Она вцепляется в меня, едва я спешиваюсь и захожу в холл.

– Идем, – говорит она. – Идем в сад, я хочу поговорить с тобой там, где нас не подслушают.

Я со смехом следую за ней.

– Что такого срочного?

Как только она поворачивается, чтобы заговорить, мой смех иссякает, такое у нее серьезное лицо.

– Гертруда?

– Король говорил с моим мужем с глазу на глаз, – говорит она. – Я не посмела тебе об этом писать. Говорил после того, как его наложница потеряла ребенка. Сказал, что теперь понимает, что Господь не даст ему от нее сына.

– Я знаю, – отвечаю я. – Я тоже об этом слышала. Даже в деревне я об этом слышала. Все при дворе, наверное, знают, а раз все знают, то не иначе король и Кромвель хотят, чтобы все знали.

– А вот чего ты не слышала: он говорит, что она соблазнила его колдовством, что поэтому у них и не будет сына.

Я поражена.

– Колдовством?

Я понижаю голос, повторяя это опасное слово. Обвинить женщину в колдовстве все равно что приговорить ее к смерти – какая женщина сможет доказать, что несчастье не ее рук дело? Если кто-то скажет, что его сглазили или заколдовали, как доказать, что этого не было? Если король говорит, что его околдовали, кто ему скажет, что он ошибается?

– Помилуй ее Господи! Что ответил кузен Генри?

– Ничего. От изумления не мог говорить. К тому же что ему было говорить? Мы все думали, что она свела его с ума, все считали, что она всех вокруг сводит с ума, он был не в себе, как помешанный, так кто скажет, что это не было колдовством?

– Мы видели, что она вертит им как хочет, – раздраженно отвечаю я. – Никакой тайны в этом не было, никакого волшебства. Ты не понимаешь, что Джейн Сеймур подталкивают к той же игре? Шаг вперед, шаг назад, почти соблазнилась – и тут же отпрянула? Мы разве не видели, как король сходил с ума по десятку женщин? Это не волшебство, это то, как ведет себя любая потаскуха, если у нее есть капля ума. Разница в том, что Болейн была смышленее прочих, за ней стояла семья, – а королева, Господь ее благослови, старела и не могла больше иметь детей.

– Да, – одумывается Гертруда. – Да, ты права. Но все же, если король думает, что его околдовали, если король считает ее ведьмой и полагает, что этим объясняются ее выкидыши, – это все, что имеет значение.

– И что еще имеет значение, так это как он собирается в связи с этим поступить, – говорю я.

– Он ее оставит, – с торжеством произносит Гертруда. – Обвинит ее во всем и оставит. А мы, и Кромвель, и все, кто к нам близок, поможем ему это сделать.

– Как? – спрашиваю я. – Именно над этим Монтегю сейчас трудится с Кромвелем, Кэрью и Сеймуром.

Она улыбается.

– Не они одни, – замечает она. – Десятки других людей. И нам даже не придется действовать самим. Этот дьявол Кромвель все за нас сделает.

Я остаюсь отобедать с Гертрудой и осталась бы еще на дольше, но днем за мной является один из людей Монтегю и просит меня вернуться в Л’Эрбер.

– Что случилось?

Гертруда выходит со мной во двор конюшни, где стоит под седлом моя лошадь, готовая к отъезду.

– Не знаю, – отвечаю я.

– Но ведь нам ничто не угрожает? – осведомляется она, вспоминая наш тайный тост за обедом: за падение Анны и за то, чтобы король пришел в себя и назвал принцессу Марию своей единственной истинной наследницей.

– Не думаю, – говорю я. – Монтегю бы меня предупредил. – Думаю, у него для меня есть работа. Возможно, мы наконец-то начали брать верх.

Л’Эрбер, Лондон, май 1536 года

Монтегю меряет шагами нашу личную часовню, словно хочет бежать на побережье, к услужливому шкиперу в Грейз и уплыть к брату Реджинальду.