Проклятие королей

Я забочусь о том, чтобы она не заметила ни тени веселого изумления, с которым я осматриваю комнату и ее дам. Все деревянные выступы, на которых красовался сокол или большое «А», обточены и ошкурены, и теперь там «Д» или взлетающий феникс. Ее медоточивый девиз, «Клянусь повиноваться и служить», как раз сейчас вышивают по зеленому стягу Тюдоров ее дамы. Они любезно меня приветствуют. С некоторыми я в давней дружбе. Элизабет Даррелл служила Катерине вместе со мной, единоутробная сестра Фрэнсис Грей, Мария Брэндон, тоже здесь, как и, что удивительно, Джейн Болейн, вдова Джорджа Болейна, которая дала роковые показания против собственного мужа и своей невестки Анны. Кажется, она с похвальной быстротой оправилась от собственного горя и несчастья в семье и очень вежливо передо мной приседает.

Королева Джейн меня поражает. Взять Джейн Болейн в придворные дамы – значит осознанно приветить шпиона, который пойдет на любую низость. Она ведь должна знать, что Джейн Болейн отправила мужа и невестку на виселицу, она едва ли дрогнет, заманивая в ловушку чужого человека. Но потом я понимаю. Этих дам выбрала не Джейн, это женщины, которых сюда поместили их родственники, чтобы грести милости и доходы, чтобы попадаться королю на глаза, это порочные приспособленки, которых сюда впихнули ради наживы. Это не двор королевы Англии, не в том смысле, в каком я бы поняла. Это крысиное гнездо.

Мне позволено написать принцессе, хотя навестить ее пока нельзя. Я терпеливо сношу запрет, я уверена, что король призовет ее ко двору. Королева Джейн говорит о ней тепло, она просит моего совета по поводу новой одежды, которую хочет послать принцессе, и плаща для верховой езды. Мы вместе выбираем новое платье и несколько рукавов глубокого красного цвета, которые, я знаю, ей будут к лицу, и отправляем все это с королевским гонцом на север, всего за тридцать миль, в Хансдон, где принцесса готовится к возвращению ко двору.

В письме я спрашиваю о ее здоровье, о том, счастлива ли она. Рассказываю ей, что мы скоро увидимся, что мы снова будем счастливы вместе, что я надеюсь, что король позволит мне управлять ее домом и все будет как раньше. Я пишу, что двор снова спокоен и весел, что она найдет в Джейн королеву и друга. Я не упоминаю, что у них много общего, поскольку разница в возрасте у них – всего восемь лет, только Мария, конечно, рождена и воспитана как принцесса, а Джейн – ничем не отличившаяся дочь сельского рыцаря; и жду ответа.

Дорогая моя леди Маргарет,

мне так жаль, мне так грустно, что я не смогу вернуться ко двору и снова быть с вами. Я, к несчастью, оскорбила своего отца короля, и, хотя я сделала бы все, чтобы быть ему послушной и почтительной дочерью, я не могу ослушаться и не чтить свою праведницу-мать и Господа своего. Молитесь за меня.

Мария.

Я ничего не понимаю, поэтому тут же иду в покои короля, чтобы найти Монтегю. Он играет в карты с одним из братьев Сеймуров, которые теперь выбились в люди, и я жду, пока игра закончится, посмеиваясь над тщательно продуманными проигрышами Монтегю. Генри Сеймур сгребает свой выигрыш, кланяется мне и уходит прочь по галерее.

– Что случилось с принцессой? – напряженно спрашиваю я, сжимая в руке письмо, спрятанное поглубже в карман.

– Король не допустит ее ко двору, пока она не примет присягу, – коротко отвечает Монтегю. – Он послал к ней Норфолка, который обругал ее в лицо и назвал изменницей.

Я растерянно качаю головой:

– Зачем? Зачем королю настаивать, чтобы она теперь приняла присягу? Королева Катерина умерла, Анна мертва, Елизавета объявлена незаконной, у него новая королева, и она – Господи, прошу Тебя – родит ему сына и наследника. Зачем ему настаивать, чтобы принцесса приняла присягу? В чем смысл?

Монтегю отворачивается от моего встревоженного лица и делает несколько шагов.

– Не знаю, – просто отвечает он. – Смысла никакого. Я думал, что, когда Болейн умрет, все наши беды кончатся. Думал, что король помирится с Римом. Я не понимаю, почему он настаивает. Особенно я не понимаю, почему он по-прежнему против своей дочери. С собакой так не говорят, как с нею говорил Норфолк.

Я прижимаю руку к губам, чтобы не вскрикнуть.

– Он ей угрожал?

– Он сказал, что будь она его дочерью, он бы бил ее об стену головой, пока не станет мягкой, как печеное яблоко.

– Нет! – я не могу поверить, что даже Томас Говард мог осмелиться так говорить с принцессой; не могу поверить, что какой-нибудь отец позволил бы такому человеку угрожать его дочери насилием. – Господи, Монтегю, что нам делать?

Мой сын похож на человека, на которого мерно и неотвратимо надвигается опасность, на боевого коня, неохотно бредущего туда, откуда слышатся пушки.

– Я думал, наши беды кончились, но они начинаются заново, – медленно произносит он. – Думаю, нам нужно ее увезти. Королева Джейн заступается за нее, даже Кромвель советует вернуть ее ко двору, но король кричал на Джейн, говорил, что принцессу надо судить за измену, а Джейн дура, раз ее защищает.