Проклятие красной стены

— Дура-девка! Радуйся, бревно смоленское! С тобой сегодня будут общаться люди, известные всей Европе. Мы тебя положим в станок, красиво прогнем твою угловатую спину, после этого твой зад будет выглядеть куда аппетитнее. А потом предложим тебя нашему козлику. И ты сразу обо всем нам расскажешь. Не зря же мы его так долго приучали к запаху твоей крови!

Зиновитский снова понюхал пальцы.

— А потом мы тебе пропишем легкую смерть. А хочешь, скажу, что с тобой случится, если тебе вздумается быть несговорчивой? То-то же. То-то же. Ты будешь кричать от боли и наслаждения, а мы будем аккуратно за тобой записывать каждое слово. Филипп, вы скоро, друг мой?

В ответ откуда-то из недр темного сводчатого коридора раздалось нетерпеливое блеянье. Зиновитский посмотрел туда и снова повернулся к допрашиваемой. И вдруг что-то в приближающихся шагах показалось ему странным.

— Филипп, у вас все в порядке? Филипп?.. Э-э…

Крик застрял в горле у пана. Он увидел маску Филиппа, но перед ним стоял другой человек, отличавшийся от французского пыточника исполинским ростом и длинной, до самых пят, черной одеждой.

— Ну что, панове! — раздался глухой голос. — Приляжем малость? Сам али помочь?

Зиновитский вдруг почувствовал дикую боль между ребрами. Это Савва нанес короткий удар костяшками пальцев в бок.

— Сам али как? — еще раз спросил он.

— Сам… — сдавленно прохрипел Зиновитский и мелкими шажками пошел к станку.

— Ложись, пан. Теперь с тобой поговорят лучшие люди Европы! — Савва достал нож и резким движением разрезал панталоны на Зиновитском.

Перед повлажневшими от возбуждения круглыми глазами каталонского козла предстали дряблые, бледные до синевы ягодицы пана Зиновитского.

— Ну, пан, желаю, чтоб все у тебя было в лучшем виде.

Савва треснул с оттягом посохом по заголенной плоти поляка и, кивнув Тише, двинулся к выходу.

— Савв… — услышал он голос Тиши.

— Че рот раззявил?

— А девку-то, може, забрать?

Тиша стоял перед привязанной к столу обнаженной девушкой, боясь даже посмотреть на нее, не то чтобы прикоснуться.

— Тьфу на вас! — Савва сплюнул. — Отвязывай давай шустрей.

Еле живого, провалившегося в темное безумие, с трясущейся головой и глазами навыкате, пана Зиновитского утром нашли пришедшие на смену тюремщики. Рядом со злосчастным станком на каменном полу лежал изможденный каталонский козел. Половое истощение было настолько серьезным, что бедное животное не могло поднять голову.

Чуть позже они обнаружили во дворе острога задушенных европейских заплечников пана, оглушенную и связанную стражу, запертых надзирателей.

В тот же день черная карета, глухо постанывая осями, жалобно повизгивая на ухабах, навсегда покинула город Смоленск, увозя в неизвестном направлении то, что было когда-то грозным паном Зиновитским.

Болен вот уже три дня приходил к тому месту, где повстречал высокого монаха. Вновь и вновь он преодолевал весь путь от угла серого каменного дома до дна оврага. С одной стороны, он мечтал познакомиться с человеком, которого пришлось безуспешно догонять, с другой — изрядно побаивался встречи, поскольку слухи о невероятной истории, произошедшей с паном Зиновитским и его свитой, будоражили воображение. Юноша не сомневался, что монах имеет к этому делу непосредственное отношение.

Ищейки сыскной канцелярии рыскали по всему городу, солдаты вламывались в жилища и переворачивали все вверх дном, отдельные дома даже поджигали, думая, что выкурят злоумышленников. Специальные караулы можно было встретить не только на главных улицах, но и в переулках, глухих, пахнущих испражнениями тупиках и подворотнях.

Десятки высоких мужчин подверглись аресту и пыткам. Но все безрезультатно — настоящих преступников отыскать не удавалось.

В шестой раз вернувшись к углу серого дома, Болен решил, что появляться здесь наверняка бесполезно и больше он приходить не станет.

Как бы ни тянуло его к Анжеле, он огромным усилием воли заставлял себя обходить ее дом стороной, поскольку справедливо боялся, что грязные сплетни замарают возлюбленную.

А времени оставалось все меньше и меньше.

Быстро смеркалось. Ночь летела в город на крыльях пронзительного октябрьского ветра, распинывая никому не нужное золото опавшей листвы.

Болен присел на ствол рухнувшего этим утром старого вяза. Отломил прут и принялся отрешенно водить им по черной от дождя земле, рисуя непонятные знаки. Неожиданно на плечо ему легло что-то твердое и вместе с тем легкое и пружинистое.

— Тс-с… Сиди, не обертывайся! — прозвучал из наступившей темноты голос.

— Да-да, понял! — Болен почувствовал, как спина начинает каменеть и наливаться тяжестью.

— Вот так и сиди.

— Д-да-д… — молодой пан закивал, впервые в жизни ощутив приступ заикания.

— Сиди и помалкивай пока. Вот спрошу — ответишь.

Позади Болена стыла на холодном ветру темнота, еле слышно перебирая листьями. И наконец…

— Чего бегать-то за мной вздумал?