«Не могу еще представить себе, какое впечатление произведет на вас такое важное известие обо мне: до сих пор я предназначал себя для литературного поприща, принес столько жертв своему неблагодарному кумиру и вдруг становлюсь воином. Быть может, такова особая воля Провидения! Быть может, это кратчайший путь, и если он не приведет меня к моей первоначальной цели, то, возможно, приведет к конечной цели всего существующего. Умереть с пулей в груди стоит медленной агонии старца; поэтому, если начнется война, клянусь вам Богом, что везде буду впереди…
…Прощайте же, милый друг, не говорю до свиданья, потому что не надеюсь увидеть вас здесь; между мной и милой Москвой стоят непреодолимые преграды, и, кажется, судьба с каждым днем увеличивает их. Прощайте, постарайтесь и впредь лениться не больше, чем до сих пор, и я буду вами доволен. Теперь ваши письма мне нужнее, чем когда-либо; в моем будущем заточении они доставят мне величайшее наслаждение; они одни могут связать мое прошлое и мое будущее, которые расходятся в разные стороны, оставляя между собой преграду из двух тягостных и печальных лет; возьмите на себя это скучное, но милосердное дело – и вы помешаете погибнуть человеческой жизни. Вам одной я могу сказать всё, что думаю, и хорошее, и дурное; я уже доказал это моей исповедью, и вы не должны отставать, не должны, потому что я прошу от вас не любезности, а благодеяния. Несколько дней тому назад я был в тревоге, но теперь это прошло: я успокоился; всё кончено; я жил, я слишком рано созрел, и грядущие дни не принесут мне новых впечатлений…»
В свете этой переписки и решение покинуть Москву, и отказ от учебы в университете, и выбор военной школы вместо литературного поприща, к которому он себя готовил, выглядит как бегство. Бегство – от чего? Мария Лопухина была старше Лермонтова на двенадцать лет, ей он мог открыть душу. И она была в курсе отношений между ним и младшей сестрой.
О характере этих отношений биографы в мнениях не сходятся: одни считают, что между молодыми людьми был роман, и Варенька отвечала Мишелю взаимностью, но вмешалась Елизавета Алексеевна, которая боялась потерять внука (только что миновала угроза со стороны отца), да и родные Вареньки были недовольны – близкородственный брак невозможен. Другие считают, что Лермонтов сам испугался любви к Лопухиной и трусливо сбежал, когда стало ясно, что она отвечает взаимностью. Третьи убеждены, что никакой взаимности не было, и Лермонтов сбежал от отказа. Конечно, найти подоплеку событий через сто восемьдесят два года нереально. Мария Лопухина постаралась, как могла, – она уничтожила почти все, что касалось этой любви, нам остались лишь намеки.
В летнее письмо к старшей Лопухиной Мишель вписывает стихотворение, ныне известное каждому грамотному человеку в России:
Стихи посланы Марии Лопухиной, но обращены к Варваре – как объяснение. И он делает к этому письму такую приписку: «Мне бы очень хотелось задать вам один небольшой вопрос, но перо отказывается его написать. Если угадаете – хорошо, я буду рад; если нет – значит, задай я этот вопрос, вы всё равно не сумели бы на него ответить. Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит!»
Но Мария все понимает правильно. «Она здорова, по-видимому, довольно весела, вообще ее жизнь такая однообразная, что даже нечего о ней сказать, сегодня как вчера. Я думаю, что вы не очень огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни, потому что он охраняет ее от всяких испытаний; но с своей стороны я бы желала для нее немного разнообразия, потому что, что это за жизнь для молодой особы, слоняющейся из одной комнаты в другую, к чему приведет ее такая жизнь? – сделается ничтожным созданием, вот и всё. Ну что же? Угадала ли я вас? То ли это удовольствие, которого вы от меня ожидали?»
Из этого отрывка не становится понятнее, что случилось между молодыми людьми летом 1832 года, но, скорее всего, не взаимность чувств заставила бежать юношу в Петербург, а страх – останься он в Москве – потерять ее дружбу (совсем даже не любовь).