Проклятие Лермонтова

Увы! как скучен этот город,
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот,
Как шиш, торчит перед тобой;
Нет милых сплетен – всё сурово,
Закон сидит на лбу людей;
Всё удивительно и ново —
А нет не пошлых новостей!
Доволен каждый сам собою,
Не беспокоясь о других,
И что у нас зовут душою,
То без названия у них!..
И наконец, я видел море,
Но кто поэта обманул?..
Я в роковом его просторе
Великих дум не почерпнул.
Нет! как оно, я не был волен;
Болезнью жизни, скукой болен,
(Назло былым и новым дням)
Я не завидовал, как прежде,
Его серебряной одежде,
Его бунтующим волнам.

Полицейский город. Чопорные люди. Совершенно бездушные. Такой он увидел столицу империи и столичное светское общество. И вынес этому высшему свету свою оценку: «Видел я образчики здешнего общества: любезнейших дам, учтивейших молодых людей – все вместе они производят на меня впечатление французского сада, очень тесного и простого, но в котором с первого раза можно заблудиться, потому что хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями!»

Москва осталась в прошлом. И он будет постоянно тосковать по Москве, по душевной теплоте оставшихся там друзей. И понимать, что на два года заперт в столице. Точнее, даже не в столице, столица ему видна за полосатым шлагбаумом у караульной будки. В элитном учебном заведении, в закрытой военной школе у Синего моста.

Юнкер Лермонтов Столкновения с судьбой. «Свирепый человек»

Некоторые биографы поэта убеждены, что школа подпрапорщиков и юнкеров в те времена соперничала по образовательной программе с Лицеем и обоими университетами. Якобы из-за замечательной учебной программы Лермонтов и выбрал военную школу. Чушь! Мы только что видели, почему он сделал именно этот выбор – худший, как он сам говорил, а не лучший. Но он сам тогда не представлял, насколько это был лучший выбор для его судьбы. Останься Мишель в Московском университете или поступи даже в Петербургский без потери года – вряд ли бы этот Лермонтов стал тем Лермонтовым, которого мы знаем. Талант у него был, но таланту для развития нужны столкновения с судьбой. Чем более они жестоки и драматичны, тем лучше. Не для человека. Для поэта. Мария Лопухина была права: выбор поприща для желания сочинять не имеет никакого значения. И была совершенно не права: Лермонтов сделал выбор (пусть и не понимал это ясно) не между гражданской и военной службой, а между «быть как все» и, по выражению Тютчева, стоять «у бездны черной на краю».

Бивуак лейб-гвардии Гусарского полка под Красным Селом

М. Ю. Лермонтов (1835)

Чему могла научить его военная школа, если не полезным для сочинительства наукам? На самом деле – очень многому. До осени 1832 года Мишель был великовозрастным барчуком – сначала тарханским, потом московским. Он ни дня не прожил самостоятельно, все контролировала бабушка. К тридцати годам он оставался бы все тем же, но уже стареющим барчуком, которому пришлось бы ждать смерти Елизаветы Алексеевны, чтобы завести собственную семью, поскольку она сделала бы все, чтобы этого не допустить и со своим Мишелем не разлучиться. Школа избавила его от этой опеки. Он оказался в среде сверстников и стал жить отдельно от бабушки. Он не только в поэзии – он в жизни начинал становиться самим собой, ни от кого не зависеть. А тесное общение с другими молодыми людьми – не родственниками и не барышнями (основной круг общения в Москве) наконец-то помогло ему войти в нормальное мужское общество. Иначе быть бы ему «поэтом среднего рода», женоподобным в силу воспитания. А тут ему удалось очень быстро скинуть даже романтический плащ – гвардейская форма, как оказалось, может быть ничем его не хуже.