Британском музее, говорил он и предлагал отвезти череп, когда кончится война, в музей. Он интересовался такими вещами. – Она помолчала. – Папе тоже было бы интересно, правда? Альберт был во многом похож на папу.
Она улыбалась, но голос ее был напряженным, будто она старалась справиться с собой. Может, так оно и было, потому что она вдруг глубоко и порывисто вздохнула и, оставив детей, спустилась к тому месту, где из насыпи торчал плоский камень. Она встала на него, и ветерок заиграл ее волосами.
– А вот и дом, – сказала она. – Идите сюда, посмотрите.
Они подошли к ней и взглянули туда, куда она показывала, в прогалину среди тисов. Далеко внизу лежала
Долина друидов, на краю которой, как в изгибе локтя, укрылся кукольный домик с высокими трубами.
– А вот и тропинка, – заметила дочь Кэрри. – Немного скользко и грязно, но, если хочешь, можем спуститься вниз.
– Зачем? – пожала плечами Кэрри. – Нет смысла. Там никто не живет. Да там и некому теперь жить.
Они снова посмотрели вниз.
– Одни руины, – подтвердил старший мальчик.
– Да, – согласилась Кэрри. Голос ее снова потускнел.
Словно она заранее все это знала, но не теряла надежды.
– Все равно можем спуститься.
– А потом лезть назад?
– Вот уж ленивый-то! Ленивый толстяк!
– Сам ленивый! Пошли спускаться, тут не очень далеко.
– Нет, – резко сказала Кэрри. Собственная резкость удивила ее. Закрыв рукой рот, она издала какой-то странный, дрожащий смешок и взглянула на детей.
Они во все глаза смотрели на нее и видели, как ее лицо заливает краска. Она вынула из кармана темные очки и надела их. Теперь ее глаз не было видно.
– Извините, – сказала она, – но не могу. Правда, не могу. Честное слово. – И снова засмеялась тем же странным смехом. Похожим на плач. – Извините, – повторила она. – Тащила вас в такую жару. Какая глупость. Но я хотела показать вам… И самой еще раз посмотреть. Нам с
Ником здесь было так хорошо. Я думала… Я надеялась, что именно это мне и вспомнится.
Дети молчали. Они не понимали, о чем она говорит, но чувствовали, что их мать чего-то боится. И им тоже стало страшно.
Она поняла это. Глубоко вздохнув, она неуверенно улыбнулась.
– Простите меня, мои хорошие. Все в порядке. Не волнуйтесь за меня.
«Далеко не все в порядке», – подумал старший мальчик.
Взяв ее за руку, он сказал:
– Пошли обратно. Вернемся как раз к чаю.
Повинуясь его взгляду, остальные тоже двинулись в обратный путь. Кэрри шла за ними, спотыкаясь, словно ничего не видя из-за темных стекол своих очков, но он крепко держал ее за руку. Рука ее была холодной.
– Мы дойдем быстро, – сказал он. – Спускаться ведь легче, чем подниматься. Попьем чаю, и ты сразу почувствуешь себя лучше. В кафе, наверное, есть чай? Правда, там не очень-то приятно, как, впрочем, и в самом городе.
«Какой упадок!» – думал он, когда они только въехали в город и их машина шла по главной улице. Забитые досками витрины лавчонок и одни пожилые люди: либо дремлют на пороге домов, либо куда-то бредут под жарким солнцем.
Город словно ждет своей смерти.
– Шахту закрыли, – сказала Кэрри. – Во время войны она работала, но оказалось, что пласты угля залегают слишком глубоко. Разрабатывать их было невыгодно. Поэтому, как только острая нужда в угле исчезла, шахту закрыли, а потом и железную дорогу. И как это я сразу не догадалась?
Она сказала это так, будто говорила не только об умирающем городе. Она вздохнула, и он почувствовал, что рука ее дрожит.
– Места, где человек жил, меняются, пожалуй, больше, чем он сам. Человек с годами не очень меняется. Я думала, что стала совсем другой, но оказалось, нет. Вообще-то говоря, то, что произошло, случилось совсем не по моей вине, быть этого не могло, не вижу никакой логики. Именно это я и твердила себе все эти годы, но разве слушаешь голос разума? Когда мне было двенадцать с половиной лет, я совершила страшное преступление, натворила нечто ужасное, как мне, по крайней мере, тогда казалось, и ничто не могло изменить это чувство…
Чего не могло изменить? Ему хотелось понять, о чем она говорит, какое преступление она совершила? Это было, гораздо интереснее, чем друиды или черепа, но спросить он не осмеливался. Она говорила, больше обращаясь к самой себе, чем к нему, она, наверное, не видела, что он слушает.
Расскажет, когда придет время. А может, и не расскажет.