Проклятие мумии, или Камень Семи Звезд

Был уже почти час, когда он оторвался от книг, потревоженный внезапно наставшей тишиной. Ветер на улице выл и ревел громче обычного, а дождь барабанил в окно со звуком, больше напоминающим град. Но внутри ничто не издавало ни звука, по комнате разносилось лишь эхо ветра, гудящего в большом дымоходе, да иногда из трубы на горящие дрова с шипением падало несколько капель дождя. Огонь начал затухать и пылал уже не так весело, хотя все еще наполнял комнату красным свечением. Малькольмсон внимательно прислушался и услышал тонкий скрипучий звук, едва различимый. Он доносился из того угла, где висела веревка. «Наверное, это веревка трется о пол, из-за того что колокол качается», – подумал Малькольмсон. Однако, посмотрев наверх, он в полутьме сумел различить большую крысу, которая сидела на веревке и пыталась ее перегрызть. И она уже была близка к цели, поскольку под ее зубами показались более светлые пряди. Пока он смотрел на это, крыса закончила свое дело, и конец веревки с глухим стуком свалился на дубовый пол. Сама же крыса осталась висеть наподобие кисточки или шишки на оставшемся болтаться куске веревки, который теперь начал раскачиваться из стороны в сторону. На мгновение на Малькольмсона накатила еще одна волна страха, когда он подумал о том, что теперь остался без возможности воззвать к миру, если возникнет необходимость в помощи, но тут его взяла злость, и он схватил книгу, которую до этого читал, и швырнул в крысу. Выпущенный снаряд наверняка достиг бы цели, если бы крыса в этот миг не спрыгнула с веревки и не шлепнулась на пол с глухим звуком. Малькольмсон тут же бросился к ней, но она метнулась в сторону и растворилась в темноте. Тут Малькольмсон понял, что на сегодня его работа закончилась, что ж, охота на крысу хотя бы внесет некоторое разнообразие в обычную однообразную рутину ночи. Поэтому он снял с лампы зеленый колпак, чтобы свет распространялся на большее расстояние, но как только он это сделал, полумрак, царивший в верхней части комнаты рассеялся, и в усилившемся свете картины, висевшие на стенах, стали видны намного отчетливее, чем до того. Со своего места он увидел прямо перед собой третью по правую руку от камина картину. В изумлении он протер глаза, и после этого ему стало по-настоящему страшно. В центре картины было большое пятно неправильной формы, обнажавшее коричневый холст, который выглядел таким же свежим, как в тот день, когда его натянули на раму. Вокруг пятна все было как раньше: и кресло, и камин, и веревка, но фигура судьи исчезла.

Малькольмсон на одеревеневших от ужаса ногах медленно повернулся и затрясся как в лихорадке. Его как будто покинули силы, он потерял возможность действовать и двигаться, даже думать. Теперь он мог только смотреть и слушать.

На огромном дубовом кресле с высокой резной спинкой восседал судья, облаченный в алую мантию с горностаевой оторочкой, и смотрел на него полными ненависти глазами. Решительный жестокий рот судьи исказила зловещая торжествующая улыбка, когда он поднял перед собой черную судейскую шапку[15]. Малькольмсон почувствовал, что у него останавливается сердце, как у человека, который ожидает, что вот-вот произойдет что-то страшное и неожиданное, что может напугать насмерть. В ушах зазвенело, хотя он все еще слышал рокот бури. Сквозь вой ураганного ветра послышался другой звук: большие башенные часы на рыночной площади пробили полночь. Какое-то время, показавшееся ему бесконечностью, Маклькольмсон простоял неподвижно, как каменное изваяние, с широко раскрытыми, полными ужаса глазами, и даже не дыша. Когда часы начали бить двенадцать, улыбка судьи сделалась еще более торжествующей, и с последним ударом он водрузил черную шапку себе на голову.