Проклятие палача

На следующий день умер торговец рыбой, у которого покупали дары моря. Умер мясник, и те, у кого мои люди покупали продукты. Они умерли. Вместе с ними умерли их семьи. Соседи в ужасе смотрели на их почерневшие, как бы обугленные тела и ничего не могли понять. И только на следующий день, прослышавший об этой странной смерти, правитель города прислал знающего лекаря. И тогда весь город вскрикнул от ужаса – это чума, столь свирепая чума, что сжигает до черноты свои жертвы. Это не просто болезнь – это черная смерть, от которой нет спасения.

А еще жители Мессины увидели несколько черных тел, которых прибили волны к берегу. На этих телах были генуэзские одежды. Ведь мы все продолжали сбрасывать в воду своих умерших несчастных соотечественников. С яростным гневом и с ужасными проклятиями наши галеры были изгнаны из порта. Но гнев нас уже не страшил, а проклятия жителей Мессины не шли ни в какое сравнение с тем, которое нас вело по своему страшному предназначению.

Проклятие татарского хана не спешило убить всех тех, кто увез с его земли детей. Оно ослабило их тела, и напрочь лишила рассудка. А как еще можно объяснить то, что мои люди, обманом пополнив команду галер, перекупив гребцов встреченных кораблей и соблазнив рыбаков из прибрежных поселений, направили суда в родную Геную?

Родной город не пожелал принять галеры смерти. Огненными стрелами и камнями катапульт наши братья и отцы отогнали нас от родного порога. Горько сожалея о жестокости наших родных и близких, мы укрылись в порту Марселя. В ту же ночь, не выдержав бремени тяжкой судьбы, я тайком бежал с отцовского корабля. Я даже обрадовался этому своему проявлению трусости. Трусости, потому, что я бросил своих верных людей, которым обязан своей жизнью. Ведь они не жалея собственной, умирая один за другим, не покинули меня и проклятую галеру. Так они поклялись отцу и свое слово сдержали до конца.

А конец их был печален.

В третий раз изгнанные, уже из Марселя, мои верные отцы и братья (только так я должен их называть) отплыли в море. Они были лишены смысла жизни. Ведь я, тайно радуясь, наблюдал с берега за их изгнанием. Они ушли в свое последнее плавание, чтобы присоединиться к уже десяткам кораблей, которые носились по волнам, скрипом дерева и такелажа, горюя об умерших в мучениях командах….

Я слышал о том, что еще несколько лет потому на морских волнах качались огромные корабли, весла которых крепко держали обглоданные птицами скелеты…

Так что теперь скажешь, палач? Неужели ты не видишь, как необъятен и насколько тягостен мой грех? Несравним ли он по своему вселенскому ужасу с поступком Иуды? Может ли жить тот, кто убил больше людей, чем ранее убитые все вместе взятые? Разве моя жизнь не страшнее смерти? Присудил бы ты мне самую мучительную из всех казней на земле?

Что скажешь, палач?

В царстве непроглядной тьмы, наступившая тишина неприятно тревожила тела всех присутствующих. Печальный рассказ, окончившийся горьким вопросом, сдавил сердца. Все живое и неживое замерло в ожидании ответа. И было странным это ожидание. Странное и в том, что мир подземелья, желая не пропустить ни слова ответа, заглушил всяческие звуки своей жизни. Странно и то, что, не смотря на очевидность вины рассказчика, люди не спешили выразить своих чувств. Странно и то, что в судьи этого преужаснейшего дела призвали палача. Странно и то, что палач не спешил с ответом.

А ему ли не знать? Всякому палачу известно – есть вещи, страшнее самой смерти.

– Кем бы я ни был, я всего лишь человек, – наконец вымолвил палач, и все присутствующие с облегчением выдохнули. – Не мне судить. Сказано многократно святым словом: «Не суди, и не судим будешь!» Я не вижу, но чувствую, что рядом с нами десятки людей. Людей с разной судьбой. Я думаю, среди них есть убийцы, разбойники, воры и насильники. Обязательно кого-то из их родных и близких убила чума. И если бы ты поведал свою печальную историю где-то под солнцем или луной, они бы разорвали тебя. Но здесь они живут в другом мире. Они научились думать и жить по-другому.

Ты спрашиваешь: вижу ли я, как необъятен и тягостен твой грех?

Мне не дано этого увидеть. Но я вижу другое!

Я вижу неокрепшего телом и помыслами юношу, оказавшегося помимо своей воли в осажденном городе, в котором алчность затмевает ум, а корысть толкает на грешные поступки. Я вижу испуганного мальчишку, для которого мир перевернулся, когда город оказался завален гниющими трупами. Я видел такие города и видел многих, кто сошел с ума от страха заболеть и умереть. А еще я вижу доброе сердце готовое разорваться при виде тонущего мальчонки и мучительных смертей его сверстников. Вижу любовь и уважение сына к отцу, и какое потрясение испытал он, лишившись родителя и надежнейшего щита перед смертельной опасностью. Вижу глубокое уважение и преданность людей этого отца, не покинувших галеру смерти и желавших ценою собственной погибели спасти его сына и имущество семьи господина.