Проклятие палача

Мальчишка с опаской протягивает деревянную лоханку. Его руки дрожат, вода плескается через край. А вдруг людоед прыгнет на него, вцепится деснами и оставшимися зубами, да и вырвет глотку. Жуть. Страх. Не помогает даже то, что глаза мальчишки видят надежную цепь на ноге сумасшедшего человека в синих одеждах. Шаг, два еще ступит, но на куршею никак не влезет. Такая цепь на ногах у всех невольников гребцов. Но те нормальные люди. Разве что ударят, рванут за волосы, схватят за нос или уши. Они понятны и к ним привыкли все мальчишки. А что от этого ожидать?

Поэтому, к последней левой банке, к этому людоеду никто из разносчиков идти не желает. Только самый младший из разносчиков. Не желает, но идет. Ведь ко всем побоям и унижениям может добавиться еще и дружная неприязнь мальчишек, назначивших его на эту страшную работу. Старшие мальчишки злые. Отвергнут от компании, и тогда хоть за борт бросайся.

Мальчонка стал на колени и протянул вниз лохань с водой. Чтобы не видеть страшного людоеда он закрыл глаза и даже отвернул голову. И правильно поступил. Если бы он увидел, что воду приняли руки, на которых были синие рукава, он бы без сознания упал бы с куршеи прямо под ноги страшилища. И почему комит велел закрепить его цепь подальше от борта? Наверное, чтобы легче было плетьми достать его огромную голову и плечи с куршеи.

Разнощик едва успел отползти, когда к последней банке подлетел подкомит и стал хлестать плетью пьющего большими глотками сумасшедшего:

– Велено тебя не кормить… И не поить… Не поить… – задыхаясь от усилий, заорал помощник Крысобоя.

Очень скоро удары ослабели и вовсе прекратились. Страшилище в синих одеждах продолжал пить воду, как будто ничего не случилось и ничего ему не мешает. Как будто не выдержанные в соленой воде концы плети обрушились на его голову, шею и плечи, а ласковые шелковые кисточки, которыми пажи отгоняют надоедливых мух от благородных господ. И это не кровь стекает с рассеченного лба в наклоненную ко рту лохань, а струйка красного вина, в озорстве пира вылитая на голову.

Подкомит отступил и в сердцах сплюнул на доски куршеи. И тут же получил удар в лицо.

– Его светлость герцог запретил плевать на палубу. Еще раз и испробуешь собственную плеть на своей шкуре. Как полноправный капитан и за борт могу тебя выбросить.

Капитан Ипато тут же забыл об отползшем подкомите, и с отвращением посмотрел вниз.

– Что здесь произошло? – спросил подбежавший Крысобой.

– Распорядись, чтобы гребцов на этой банке еще раз напоили. А сам не смотри туда. И сказал святой апостол Петр пастве своей: «Но с ними случается по верной пословице: пёс возвращается на свою блевотину, вымытая свинья идёт валяться в грязи». Мы его вылечили, откормили, а он гадит нам прямо на палубу. Наверное, он все же сумасшедший.

– А кто же еще? – удивился комит.

И все же, морщась от гадливости, Крысобой дождался посмотреть, как это животное в синих одеяниях копалось пальцами в собственной куче дерьма.

Видели это гадкое дело и Ральф и Весельчак и те из гребцов соседних банок, кто пожелал это увидеть.

– Сегодня ночью, – шепнул Ральф, и Весельчак нехотя кивнул головой.

* * *

«Эй, Гудо! Где ты? Где же ты запропастился? И здесь нет. И здесь. Ума не приложу, где же тебя сыскать? …»

Гудо передернуло. Его лицо скривилось, а едва зажившая кожица на верхней губе лопнула. Тонкая струйка крови свободно стекла в беззубый рот. Инстинктивно Гудо зализал ранку, и прикрыл ее кончиком языка.

«Что это за сказки наяву? Это пусть матушки рассказывают своим деткам сказки, чтобы они в лес сами не ходили, остерегались чужих людей, не доверяли монахам и даже собственным отцам. Сказки полезны, многому нужному деток учат. Особенно тому, что все будет по справедливости. Все сказки… Ну, почти все… Заканчиваются тем, что плохому человечку палач отрубает голову. Палач в сказках – символ справедливости! Вот как!

А ты прячешься… Это в сказках можно запрятаться, стать невидимым, укрыться на дне моря и ждать. И никто тебя не найдет. Если захочешь в сказку поверить…

В жизни так не бывает. И во власти смерти не укрыться.

Эй, боженька! Гудо не у тебя? Нет… А может у сатаны под крылом? Эй, сатана!.. Тоже нет. Тогда ты, мой единственный ученик, еще жив и еще на земле. Только где ты?»

Гудо старательно натягивает свое многолетнее спасение на лицо. Только он знает – плащ не сделает его тело невидимым, капюшон не скроет его уродливую голову. Ибо от «этого» скрыться невозможно. Невозможно, потому что «это» внутри самого Гудо. Он сам «это» просил внутрь себя, и теперь вынужден жить с «этим».

«Ах, вот ты где! Живой! Живой? Таки живой!… или живой? Да очнись ты. Ну, посмеялся я немного. Да и ты мог бы просто посмеяться, если уж вспомнилось далекое прошлое. Чего от этого в обморок падать, как девица безмозглая? Да еще в бездну беспамятства бросаться.