Проклятие памяти

И тут же поняла — что бы с ним ни случилось, каков бы ни был приговор врачей, умереть ему — она сама — ни за что не позволит.

Потому что если бы могла сделать это — то уже бы наверняка сделала. Возможностей за последние часы у нее было немало. Всего-навсего снять с лица Алекса респиратор. Она умеет отключать сигнализацию. Да и заняло бы это совсем немного времени — одну или две минуты.

Но она не сделала этого. И хотя голос в дальнем уголке мозга продолжал уверять ее, что ее сын мертв, другой голос, возражавший — он жив, и не может умереть, — с каждым часом звучал все громче.

Дверь в палату неожиданно распахнулась и на пороге появилась Барбара Фэннон; тихо прикрыв за собой дверь, она озабоченно взглянула на Эллен.

— Господи, уже восемь утра. Вы же здесь всю ночь, Эллен.

— Я знаю. — Эллен невесело улыбнулась в ответ.

— Марш в кабинете у Фрэнка, первые результаты уже обработаны. Они сказали, что ждут вас, и…

Несколько мгновений Эллен раздумывала, потом медленно покачала головой.

— Нет. Я останусь здесь, с Алексом. Все, что мне… положено знать, Марш и сам мне скажет.

Секунду Барбара колебалась, затем кивнула.

— Хорошо, я передам ему. — Она вышла из палаты, оставив Эллен с Алексом.

* * *

— Дела, в общем, плохи, — сообщил Фрэнк Мэллори. — То есть ситуация близка к наихудшей. И боюсь, что…

— Посмотрим. — Шок и усталость последних часов, казалось, лишили голос Марша Лонсдейла какой бы то ни было интонации. Разум — и это удивляло его самого — оставался, однако, абсолютно ясным. Медленно и скрупулезно он еще и еще раз просматривал результаты многочисленных тестов, проделанных за прошедшую ночь, надеясь, что хотя бы один из них даст ему повод сомневаться в мрачных прогнозах Фрэнка.

Но, похоже, Мэллори прав. Положение действительно было критическим.

Наибольшее опасение вызывало обширное повреждение коры головного мозга. Обломки костей, казалось, усеяли его сплошь; кора была словно вспахана ими. Височная область пострадала больше всего — но и лобный и теменной отделы тоже находились не в лучшем состоянии.

— Ладно… я, в общем-то, в этом не специалист, — произнес наконец Марш, не решаясь высказать то, что они с Фрэнком прекрасно знали: пациенты в состоянии Алекса автоматически заносятся в категорию «неоперабельный случай».

Сам Фрэнк Мэллори всегда предпочитал выражаться определенно.

— Марш… если он вообще выживет, он наверняка не сможет говорить и ходить… а возможно, даже и слышать. Зрение, быть может, он сохранит — затылочный отдел поврежден меньше других, ты сам видел. Но это вряд ли ему поможет — он просто не сможет отдавать себе отчета в происходящем вокруг… да даже о себе самом, чего там… И все это, повторяю, — только в том случае, если он все же выйдет из комы.

— Нет, Фрэнк, я не верю в самое худшее, — взгляд Марша, устремленный на коллегу, был холоден.

— Не веришь или не хочешь верить?

— В данном случае это неважно, — бесстрастным тоном ответил Марш. — Для Алекса будет сделано все, на что только способна медицина.

— Само собой, Марш, — пожал плечами Фрэнк. — Ты же сам знаешь — мы все будем стараться сделать для него все возможное.

Марш Лонсдейл, казалось, не слышал его.

— Фрэнк… я хочу, чтобы ты разыскал Торреса из Пало Альто.

— Торреса? — удивился Фрэнк. — Раймонда Торреса?

— А ты думаешь, кто-нибудь, кроме него, сможет помочь моему сыну?

Мэллори молчал, раздумывая, почему именно этому человеку решил Марш Лонсдейл доверить жизнь Алекса.

Родившийся и выросший в Ла-Паломе, Раймонд Торрес был одним и самых одаренных студентов медицинского колледжа, собственно, сомнений в его одаренности никогда ни у кого не возникало. Из Ла-Паломы Торрес уехал давно, сразу после окончания колледжа, и обосновался в Пало Альто, приезжая в родной город лишь иногда, чтобы навестить свою старую мать Марию. Среди старожилов-«калифорниос» ходили сплетни о том, что мать свою Раймонд Торрес не любит. Она, дескать, напоминает ему о происхождении, а именно об этом Раймонд Торрес жаждал забыть больше всего на свете. О нем и так долгое время говорили как о курьезе — парнишка с задворок миссии сумел каким-то образом выбиться в люди.

Однако за годы, проведенные вдали от Ла-Паломы, Торрес сумел приобрести репутацию человека-загадки даже в самых авторитетных медицинских кругах. Для тех, кто относился к нему с почтением, его высокомерие и отчужденность были несомненными признаками гениальности, для противников — типичными «симптомами выскочки», которому приходится отвоевывать себе место под солнцем.

Не подлежал сомнению, по крайней мере, один факт — Раймонд Торрес был одним из крупнейших специалистов в стране по структуре и деятельности человеческого мозга. В последние годы он несколько изменил направление своих исследований — теперь сферой его интересов стали нейрохирургия и некоторые смежные области.

— Но ведь большинство его работ — на стадии эксперимента, — напомнил Фрэнк. — И, думаю, на человеческом мозге он свои методы еще не опробовал.