Проклятие победителя

Она слабела. Жажда была мучительной. Обыскав каждый уголок каюты, Кестрель надеялась найти где-нибудь флягу с водой, но ей попались лишь жестяные кружка и ложка. Тогда она решила спать до тех пор, пока не поднимется ветер. Закрепив паруса, Кестрель отрезала два куска бечевки, соорудила что-то вроде колокольчика из кружки и ложки и подвесила на мачту. Если ветер поднимется, ее разбудит звон.

Потом она вернулась в каюту. Стояла тишина. Ни ветра, ни волн. Лодка даже не покачивалась. Кестрель сосредоточилась на этом безмолвии и представила, как в нем, точно в чернилах, тонут все ее чувства и мысли.

Она заснула.

Это был рваный, неспокойный сон. В ее сознании бесконечно вертелись слова, которые она должна сказать, когда доберется до столицы. Перед ней вновь и вновь вставали образы: Арин сжимает в руке пучок травы, окровавленный меч, ее собственную руку. Она гнала их от себя, бежала от воспоминаний о его прикосновениях. Но они каплями выступали на поверхности ее сознания, собирались в узоры, точно жидкие драгоценные камни; выпадали, как роса; улетали и возвращались еще более насыщенными, как возвращаются пары спирта при перегонке.

Во сне Кестрель говорила себе: «Арин отпустил тебя потому, что валорианское вторжение неизбежно. Так он хотя бы примерно знает, когда его ожидать».

Кестрель услышала музыку, музыка назвала ее лгуньей.

«Лгунья», — вторил колокольчик.

Он все звенел и звенел, и наконец Кестрель проснулась и выбралась из каюты. Ложка стучала о кружку. Над головой раскинулось ядовито-зеленое небо. Приближался зеленый шторм.

Волны захлестывали палубу. Кестрель привязала себя к штурвалу. Ей оставалось лишь держаться, смотреть, как ветер рвет паруса, и надеяться, что ее все еще несет на запад. Лодка качалась на волнах, то и дело заваливаясь на бок.

«Арин отпустил тебя, чтобы ты умерла в пути».

Но даже в таком состоянии ее разум не верил в это.

Кестрель снова повторила заученные слова, соткала из них полотно, точно рабыня. Она проверила это полотно на прочность, прощупала волокна и поняла, что не сможет этого сказать.

И не скажет.

Она поклялась богами, которым молился Арин, что никогда этого не скажет.

Когда ветер утих, Кестрель почти ничего не видела, но почувствовала, как нос лодки зарылся в песок. Потом раздались голоса: она услышала валорианскую речь.

Кестрель, спотыкаясь, выбралась на берег. Ее подхватили чужие руки, ей задавали вопросы, но она ничего не понимала, пока у нее не спросили:

— Кто вы?

— Я леди Кестрель, — прохрипела она. И заученные слова — непрошеные, злосчастные, неправильные — посыпались с ее губ прежде, чем она успела понять, что говорит: — Дочь генерала Траяна. Гэррани захватили полуостров…

39

Кто-то дал ей воды, и она тут же ожила. Кестрель думала о каплях дождя, что стучат по серебряным чашам. О лилиях на снегу. О серых глазах. Она что-то сделала. Теперь она вспомнила. Что-то жестокое. Непростительное.

Кестрель приподнялась на локтях. Она лежала на большой кровати, застеленной шкурой редкого зверя, которого почти полностью истребили. Человек, подносящий к ее губам чашку с водой, оказался врачом.

— Храбрая девочка, — сказал он, улыбнувшись.

Кестрель поняла, что у нее все получилось. Она добралась до столицы, ее узнали, ей поверили.

«Нет, — хотела возразить она. — Я не нарочно», — но губы ее не слушались.

— Ты столько вытерпела, — произнес врач. — Теперь отдыхай.

Она почувствовала странный горьковатый привкус, от которого рот оцепенел. Лекарство.

Спустя мгновение она погрузилась в сон.

Ей снилась Энай.

Кестрель понимала, что мертвых не вернуть, но ей так хотелось снова стать маленькой девочкой, прижаться к няне и не видеть в ее глазах немого укора.

Что, если к ней явится призрак Арина? Как он посмотрит на нее?

Он станет преследовать ее во сне, показывать ей картины своей гибели, кривить губы и смотреть на нее с ненавистью в глазах. Так смотрят на предателей.

— Ты пришла проклясть меня, — сказала Кестрель своей няне. — Не стоит труда. Я сама себе проклятие.

— Баловница, — ответила Энай. Она всегда ее так называла, когда Кестрель плохо себя вела.

«Это совсем не то же самое!» — хотела возразить Кестрель. Да, она прятала ноты в тренировочном зале, пока Ракс не видит, и доставала их полистать, когда он оставлял ее одну отрабатывать приемы. Но то, что она совершила на сей раз, это не злой розыгрыш…

Кестрель купила живого человека, полюбила его, а потом предала.

Энай вздохнула:

— Ну давай я расскажу тебе сказку, и ты поправишься.

— Я не больна.

— Больна.

— И сказок мне не надо. Я хочу проснуться.

— И что ты будешь делать?

Кестрель не знала.

Энай начала:

— Жила-была портниха, которая умела ткать материю из чувств. Она шила платья из восторга, чистые и сверкающие. Она кроила одежды из честолюбия и страсти, безмятежности и усердия. И стала такой искусной в этом ремесле, что привлекла внимание одного из богов. Он решил заказать у нее одеяние.

— А что это был за бог?

— Молчи и слушай.