Проклятие рода

Измена, кругом одна измена! У кого в помыслах, у кого в речах противных воли царской, а иные готовят ножи острые, да питье отравленное. Филиппа Колычева на митрополичье место поставил, а он дерзить вздумал. В благословении отказывает. Кому? Царю? Игумену всей Руси? Метлой его выметем из Успенского собора. Попы туда же, негоже, мол, первосвященников словно рухлядь перетряхивать, да отбрасывать. Сами бегут, бо страшатся гнева Божьего, гнева царского на земле. Трясутся за свои мошны, затаили злобу, что запрет наложил на отписки земель боярских монастырским вотчинам. Обеднели сразу. Погодьте, ужо придет время, отменю вам тарханы. Третьего года Афанасий за немощью великой с престола спрыгнул, будто воробей с ветки, а сколь лет духовником мне был. А не сам ли Афанасий у царского места в Успенском соборе образ водрузил «Благословенно воинство Небесного Царя», представив Небесный Иерусалим с вытекающей из него рекою жизни и горящий Вавилон. К реке той полк идет богособранный, воинство небесное, Божественной благодатию лукавый град разрушивший и пламени предавший, яко сказано в песне утреннего канона среды. Токмо огонь тот не разрушающий, очищающий от грехов великих. Не крылась ли за Афанасьевской немощью обида корыстная, егда царь речь завел о забрании податных льгот с его митрополичьего дома? Сребролюбив ты, Афанасий ох сребролюбив! За тобой сей грешок издавна водился.

Казанский Герман , аще на престол не возведен, лишь в палатах митрополичьих поселился, царя неволей обвязывать начал. Припомню... Все случится может…

Филипп, игумен Соловецкий, Колычевского рода, туда ж сперва, корить царя опричниной начал. Забыл, что Богу Богову, кесарю кесарево. Рек ему, твое дело молитва, мое – от имени Господнего править. Коль грешен я, то с Ваньки – грешника и спросится, но яко царь и помазанник Божий безгрешен ибо Его волю творю, Его руками Русь в новый Иерусалим преосуществляю. Разве не так цари Израиля правили? Если шли они противно Богу, то гнев Господень настигал в сей миг нечестивцев, оступившихся же царей, но в благочестии оставшихся, Он прощал милостиво. Оттого и яз милостью Божьей не обделен. Вона, сколь много городов нечестивых покорилось, сколь царств! Способно ли сотворить подобное без Его благословения, без помощи рати ангелов грозных. Согласился Филипп, обещал - в опричнину и в царев домовой обиход не вступаться. Поверил было митрополиту, да помнил всегда царь и про былой мятеж Старицкого князя , про Колычевых, вставших на его сторону, про Новгород тогдашний и нынешний. Верные люди донесли, как ехал Филипп с Соловков на престол митрополичий, тотчас люд новгородский по всему пути навстречу выходил, молил о заступничестве. Пред кем? Пред царем? К чему заступничество, коль нет грехов на душе. Знамо, есть. На всем граде изменном грех един висит.

Тут и земщина голову задирать стала. Сызнова – убери опричнину. Разумели, мол, царя на войну с ливонцами благословили, так он нынче же уступит им в главнейшейшем государевом деле переустройства. Зачинщиков – в застенок. Филипп пришел печаловаться за изменников. Уступил митрополиту. Трем сотням волю и прощение даровал, полсотни на правеж выставили, кое-кому языки урезали, всего трех зачинщиков казнили - князя Ваську Рыбина-Пронского, сына боярского Ваньку Карамышева, да конюхова сына Крестьянку Бундова . Старицкие за ними стоят, все забыть не могут мою немощь, как бегали к ним на двор прихвостни, не желавшие моего сына на царство. Князя Ваську и своя обида глодала – боярством его царь обошел. Так царю виднее, кого казнить, кого миловать. Земли их в опричнину отошли, так ведь давали иные, на Волге. Братцу моему, Владимиру Андреевичу, тож иной удел жаловал, а он грамоты раздавать принялся, видать изменников облагодетельствовать решил. И Филиппа не забыл – передал митрополиту свои новые угодья подле Дмитрова, Боровска, Звенигорода и в иных местах. Ничего, твой черед, братец, не за горами. А царя-то ты боишься… иначе не сдавал бы друзей-изменщиков, разумея на меня тумана напустить, в преданности уверить. Нет, ужо!

Кто более других за Филиппа ратовал? Сродственники Колычевы Федор с Василием помалкивали. Зато конюший Федоров-Челяднин , под ним вся Москва земская почитай сидела, упрашивал царя слезно. И за челобитчиков вкупе с Филиппом печаловался. А митрополит и вовсе умом ослаб. В храме Божьем царя позорить вздумал, мол, по правде суди, а не мученически. Ты, что ль, Филипка, правду знаешь? Не ведома она тебе! Правда в душе кроется, достать ее чрез плоть, чрез мучения надобно, чрез огонь очищающий. Тут и вылезет вся наружу – измена, аль нет. Невинных отмолю сам, то мой грех, а изменных жалеть нечего. Рыбья утроба гробом им станет.