Проклятие семьи Пальмизано

Каждое утро, когда мужчины уходили на работу, Микеле заявлялся в дом Пальмизано и с порога молча смотрел на Джованну, которая домывала тарелки и стаканы после завтрака и делала вид, что не замечает его. Закончив мытье посуды, девушка поворачивалась спиной к раковине и театрально раскрывала объятия Микеле, который бросался ей на шею. Джованна легко подхватывала ребенка, а потом с Микеле на руках протирала тряпкой красную клеенку на кухонном столе и шла к комоду, где в коробке из-под печенья хранились тетрадка и карандаш. Затем усаживала малыша на лавку, доставала из того же комода нож, очинивала карандаш, раскрывала тетрадь и рисовала в ней буквы с завитушками, а Микеле должен был копировать их по целой странице. Пока мальчик писал, Джованна наводила порядок на кухне. После чего открывала хлебный ящик комода и доставала пятикилограммовый каравай с клеймом на корке в виде вписанной в солнце буквы «П», благодаря которому Кончетта отличала свои хлебы в общей пекарне. Джованна крестила хлеб, отрезала зазубренным ножом большой ломоть и клала его на стол перед Микеле – девушка знала, что в семье Галассо завтракают не каждый день. Малыш хватал хлеб и с жадностью ел, рассеянно глядя на мух, пойманных на липучку, подвешенную к лампочке.

Позавтракав таким образом, он слезал на пол и, встав на колени перед лавкой, подавшись всем телом вперед и прикусив от усердия язык, продолжал переписывать буквы. Время от времени Джованна склонялась над ним и поправляла руку или помогала удобнее взять карандаш. Через несколько дней соседский ребенок уже выучил гласные. Джованна сияла.

– Если бы можно было отдать малыша Микеле в школу, он многого достиг бы, – громко и серьезно сказала она однажды во время посиделок на гумне.

Вечер был как никогда душен. Пахло соломой, после молотьбы в воздухе висели иголочки пыли, от которых першило в горле и трудно было дышать.

– Ты верно сказала: если бы можно было… Но нельзя, – отрезал отец семейства Галассо.

Он отвел глаза и уставился в землю, чтобы не встретить упрекающий взгляд Джованны. Вскоре соседи стали расходиться, хотя и понимали, что в такую жару все равно не уснут.

Бессонные ночи сменяли одна другую. Когда люди ложились, цикады и не думали отправляться на покой – сбитые с толку небывалой для этого времени жарой, они поднимали невообразимую трескотню. Иногда в труллы в поисках прохладной стены забирался сверчок, и тогда диалог сверчка и цикад принимал поистине инфернальный размах, уснуть было уже невозможно. На рассвете наконец чудесным образом наступала тишина, но пора было вставать, чтобы успеть поработать в оливковых рощах до наступления сорокаградусной жары, когда оставаться в поле было бы самоубийством, и люди возвращались домой в поисках тени, пытаясь сберечь остатки сил.

Ночью Джованна засыпала последней. Она ворочалась в постели, продумывая способы похитить малыша Микеле и увезти с собой в деревню, чтобы отдать в начальную школу Беллоротондо к отцу Синизи.

Июль в том году пролетел как одно мгновение. Двадцать первого числа отмечали День святого Сальваторе, в честь праздника на гумне устроили танцы под аккордеон. Джованна и Сальваторе чувствовали, что их время подходит к концу, и не расставались весь вечер. Соседи хихикали и пихали друг друга локтем, заметив особенно нежный взгляд или жест парочки. Только однажды Джованна оставила Сальваторе. Она подошла к брату, сидевшему на ступеньках хозяйственного трулла, схватила его за руки и попыталась вытащить танцевать на середину гумна.

– Брат с сестрой не танцуют! – Витантонио стряхнул руки Джованны, отошел в угол подальше от музыки и танцев и стал играть с Кусаем, стараясь выкинуть из головы гибкую фигурку и заразительный смех сестры.

Джованна снова танцевала с Сальваторе, а когда взрослые ушли спать, он увлек ее вглубь сада и попытался поцеловать. Джованна оттолкнула его. Сухой тон девушки обескуражил Сальваторе. Вообще-то ему нравились ее решительные суждения, но на сей раз они совершенно неожиданно были направлены против него.

– Я с тобой танцую, потому что мне нравится, как ты говоришь, и я знаю, что ты связан с антифашистами. Ты мне симпатичен, но я не буду с тобой целоваться: ты страшен, как дедушкин пес.

– Хм, другие так не считают, – парировал Сальваторе, от которого не укрывались восхищенные взгляды деревенских девушек. – Ты просто гордячка из богатого дома. Если бы ты и правда разделяла мои взгляды, то сумела бы оказать любезность товарищу.

– Ну так иди потребуй на партсобрании, чтобы тебе нашли революционную подругу, под стать тебе, – бросила со смехом Джованна, уходя. Ей до смерти хотелось поцеловать Сальваторе.

Ярмарка в Альтамуре