Проклятие скифов

— Посмотри, какая красота! — Штюрнер показал ей золотой обруч, на концах которого были изображены животные, похожие на львов, только с крыльями. — Эта диадема — корона скифских царей. — Он тут же надел ее себе на голову. — Похож я на царя? А ведь родись я в те времена, мог бы им стать. — Штюрнер сделал жест, как будто рубит мечом. — Это единственная сохранившаяся скифская корона — и она у меня! Ты хочешь спросить, сколько она стоит? Она бесценна. — Тут он задумался и поправил себя: — К сожалению, в нашем мире все имеет свою цену, но у нее она заоблачная! На ней имеется имя скифского царя, известного по хроникам Геродота, — Скил. Но есть и другое — Агаст. Эту диадему нашли в захоронении скифа. Но ее, как и другие золотые предметы, у этого Добрынина отобрали бандиты во время гражданской войны, и лишь чудом она вновь вернулась к нему. Ему удалось разыскать в средневековых документах упоминание о скифе Агасте, отравившем своего отца-царя Октамасада и захватившем власть, но вскоре смещенном и убитом своим дядей, Ориком. Диадема подтверждает подлинность этой истории.

— Ты сказал, что вещи имеют силу, — не боишься, что, надев вещь, принадлежавшую скифским царям, умершим насильственной смертью, накличешь на себя… неприятности? — поинтересовалась Люба.

— Не боюсь — у меня есть амулеты, оберегающие от подобных проклятий. — Штюрнер подошел к зеркалу и всмотрелся в свое изображение. — Не верится, что его носили цари могучего воинственного народа, внушающего страх соседям. Целые орды конных воинов уничтожали все на своем пути — поселения, города, крепости, страны. Иногда мне снятся сны, в которых я вижу всадников в остроконечных шапках и без них, в чешуйчатых кольчугах, с копьями и луками, мчащихся на небольших лохматых лошадях по бескрайней степи, и от топота копыт трясется земля. — Немец неожиданно рассмеялся. — Мои предки, готы, сломали могущество скифов, разгромили их в Причерноморье и образовали свою державу — Gotenreich.

8

Штюрнер не хотел, чтобы о беременности Любы узнали его сослуживцы, и освободил ее от работы в казино еще до того, как выросший живот мог выдать ее положение. Он перестал с ней появляться в людных местах, в ресторанах, и теперь они встречались в домашней обстановке. Любу настораживало, что он стал реже бывать у нее. Успокаивало только то, что золотые украшения, в том числе и скифская коллекция, хранились в объемном сейфе, вмурованном в стену ее квартиры. Это свидетельствовало о том, что Штюрнер доверял ей и что он никуда не денется, ведь золото он любил больше всего на свете.

Теперь Люба смогла больше времени уделять Мише, и ему меньше приходилось находиться в заточении в шкафу. Их отношения стали более дружескими, и мальчик постепенно оттаивал. Она не задумывалась о дальнейших планах на жизнь, решив: как сложится, так и будет.

Зато Штюрнер уже все спланировал и однажды сообщил ей, что его переводят в другой город, куда и она в скором времени переедет со всем добром и где будет рожать. Куда именно, он не говорил, но она предполагала, что это будет Крым — в разговоре Штюрнер часто упоминал Готенбург [58]. Он продолжал грезить о черноморской Готии, о ее сказочных пейзажах.

Из-за предстоящего переезда возникла серьезная проблема — как быть с Мишей? Увидят его свидетельство о рождении — и прямая дорога в Бабий Яр и ему, и ей как укрывательнице. Что касается самой Любы, Штюрнер, возможно, и предпримет какие-то шаги, хотя она в этом не была уверена. В нем одновременно уживались крайний пангерманизм и тяга к накопительству богатств. Особых чувств к ней он не испытывал, поэтому она удивилась, узнав, что он берет ее с собой на новое место службы.

Открыться Штюрнеру Люба не могла — боялась за жизнь Миши. Она не исключала, что немец сочтет смерть мальчика лучшим решением проблемы. Но она должна была что-то предпринять и уже в скором времени. Ей требовалась помощь, но кто и как может ей помочь?

Штюрнер сообщил дату отъезда — через две недели, и она должна была заранее составить список того, что собирается взять с собой из вещей, чтобы он мог его просмотреть. Невзирая на то что Люба жила с ним уже полтора года, изучила его привычки, он все равно оставался для нее загадкой, и она не могла наверняка предугадать его последующие шаги. Поэтому рассказать о Мише она решила, если уж ситуация окажется совсем безвыходной. Ей оставалось лишь уповать на случай, и когда она знала, что в этот день Штюрнер не придет, то с утра до вечера бесцельно бродила по городу в поисках неизвестно чего. Два раза она попадала в облаву, но ее документы, о которых позаботился немец, помогали ей избегать ареста, при этом она кожей ощущала ненавистные взгляды задержанных людей. Один раз она даже явственно услышала: «Немецкая шлюха!» Это ее особо не задело, она вполне понимала чувства того, кто это сказал. А что еще он мог подумать, увидев, как ей, красивой, ярко накрашенной, в новенькой шубке и изящной меховой шапочке, козыряют немцы и ехидно улыбаются полицаи, отпуская ее?