Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

Гвендолен встряхнула головой, выпутываясь из сонной пелены. Они сидели, прислонившись спиной к нагретой солнцем террасе в висячих садах, вернее, Гвендолен сидела, пытаясь поудобнее пристроить голову на изгибах мраморных перил и наконец задремать. Дрей бродил вокруг, то опускаясь на траву и скрещивая ноги в умопомрачительных башмаках с раздвоенными и загнутыми кверху носами, то вскакивая и совершая витиеватые пируэты от лица представляемых собеседников. Наверно, в любое другое время Гвендолен не оставила бы его старания без комментариев. Но сейчас ею овладело полное невнимание к происходящему, словно она была таким же камнем, веками лежащим среди других на террасе над морем.

— Молодой девице не следует столько запоминать, Линн. От этого портится цвет лица.

— Тогда зачем ты три часа подряд заталкиваешь мне в голову тридцать пять поколений предков Эвнория?

— Чтобы ты отвлеклась и перестала так напряженно думать. Потому что тогда у тебя испортится не толкьо цвет лица, но и характер.

— В таком случае ты опоздал лет на двадцать, — Гвендолен оттолкнулась от перил и обхватила руками колени. В подобной позе спать хотелось немного меньше. — Потому что характер у меня испортился очень давно.

— В самом деле? — Дрей изобразил неподдельное изумление, всплеснув руками. — Что же теперь делать? Ну ничего, самоотречение и смирение — вот высшие добродетели, которых надо придерживаться. Мы будем покорно сносить твой дурной характер, благодаря судьбу за ниспосланные нам испытания.

— Это в каком смысле?

— Разве я не говорил тебе, что Эвнорий приглашает тебя остаться в Доме?

— Приглашает? В качестве кого?

Гвендолен прищурилась, опустив подбородок на скрещенные руки. Последнее время ее глаза по цвету точно совпадали со сталью ее кинжалов, и когда она бросала на собеседника мрачноватый взгляд, чуть искоса, то невольно казалось, что она выхватывает клинок из ножен.

— Ну… ты могла бы быть телохранителем… его… или Ниабель…

— До конца жизни Эвнорию понадобятся не телохранители, — резко произнесла Гвендолен, выпрямляясь, — а хорошо укрепленные стены и три сотни орденских воинов. Я ему не пригожусь.

— А мне?

— Ты тоже приглашаешь меня остаться?

Дрей внезапно перестал выделывать танцевальные фигуры на траве и опустился рядом. Теперь, когда они сидели совсем близко друг от друга, его глаза смотрели прямо в глаза Гвендолен, а не снизу вверх, как обычно. Было особенно хорошо заметно, сколько в них печали — не временной человеческой грусти, вызванной каким-то событием или словом, а вечной тоски, происходящей от существования мира. И еще в его зрачках светилось что-то вроде понимающей и очень осторожной нежности — выражение, которое Гвендолен не видела ни у кого, даже у Баллантайна, и меньше всего предполагала увидеть у смотрящих на нее мужчин.

— Я не приглашаю, — сказал он чуть хрипло. — Я прошу. Очень прошу.

— В качестве кого?

— Линн, сокровище мое, — Дрей еле слышно вздохнул. — Любой мужчина старше двенадцати лет и моложе восьмидесяти, кто не слишком сильно жалуется на здоровье, хотел бы тебя в одном единственным качестве. А у меня пока что со здоровьем все в порядке, поэтому я не исключение. Но что-то мне подсказывает, что ты вряд ли захочешь того же. По крайней мере вот так, сразу.

Он внезапно резко поднялся и отошел к краю террасы, отвернувшись, словно не желая ничего читать на лице Гвендолен. Неотрывно глядя на горизонт, где сине-зеленое море перетекало в сине-розоватое небо, Дрей закончил свою непривычно серьезную речь:

— Но я согласен даже на то, чтобы каждый день выдерживать приличную дистанцию, Несмотря на вполне понятные физические терзания, которые при этом буду испытывать. У меня никогда не было друга, такого, как ты. И это мне еще дороже, чем… ну, ты понимаешь.

— Не очень, — честно призналась Гвендолен. — Но я постараюсь развить вс себе понятливость.

— И ты останешься? — Дрей обернулся через плечо, и вспыхнувшая на его лице радостная надежда перекрыла обычную философскую грусть, сделав егонеузнаваемым и почти мальчишеским. — И не уедешь с этими обвешанными железом чудаками, которые приходят в восторг от какого-то безумного набора слов? До сих пор не могу понять, как я ухзитрился не перепутать эту тарабарщину, которую ты настойчиво вешала мне на уши, почему-то называя стихами.

— Это, между прочим, на самом деле стихи, — Гвендолен немного надулась. — И с точки зрения вандерцев, довольно неплохие.

— Твои стихи действительно прекрасны, Гвендолен Антарей, — неожиданно произнес ясный холодный голос за ее спиной. — Хотя мне это удалось понять только сегодня.

Логан стоял на верхней террасе, в арке, образованной переплетенными деревьями, и на фоне быстро темнеющего неба его фигура казалась совсем черной. Впрочем, даже если бы точеное лицо Созидателя Ордена было бы озарено солнечными лучами, на нем все равно нельзя было прочитать ни одного сокровенного чувства — только равнодушную вежливость и легкое снисхождение.