Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

У него снова было такое же вдохновенное лицо, какое она видела на Конклаве — он видел впереди осуществление своих идей и был наполнен ими.

— Я даже не мог надеяться, что вы справитесь так хорошо, Гв… — он запнулся. — Элизия, это моя помощница в канцелярии, Доли Антор. Доли, это Элизия, моя супруга.

— Так это и есть твоя новая… — темноволосая женщина слегка запнулась. — Выпрямившаяся Гвендолен видела, что та разглядывает ее немного нахмурившись и с вполне понятным подозрением. — Эбер, но это же… Позволь мне тебе сказать пару слов.

Она легко потянула его за рукав сторону.

— У меня к вам тоже важное дело, сьер Баллантайн, — произнесла Гвендолен, и глаза ее сузились. — Но я подожду.

Далеко они не отошли, или Элизия нарочно шептала чересчур громко, с поправкой на уши Гвендолен.

— Мне кажется, или она… ну в общем, ты понимаешь, что я имею в виду? Что она… из этих?

— Тебе не кажется, — терпеливо, но с легким вздохом произнес Баллантайн.

— Эбер, ты в своем уме? Рано или поздно об этом узнает вся канцелярия. Ты и так привлекаешь чрезмерное внимание к своей особе, и не всегда доброжелательное. Ты хочешь, чтобы нам опять пришлось уехать?

— Наверно, если бы я взял к себе в помощники эбрийского евнуха с отрезанным языком или лесного убийцу из Вандера, вместо девушки, которая очень помогла и которая виновата только в том, что немного не похожа не остальных, я бы несомненно вызвал гораздо более дружелюбное внимание? Может быть, еще по карьерной лестнице бы поднялся?

— Эбер, не передергивай! Ничего себе — немного не похожа! У меня, конечно, нет предрассудков, ты знаешь, — она покосилась на Гвендолен с некоторой жалостью, — но ты прекрасно представляешь, как к ним относятся в Тарре, да и во всем Круахане.

— Ты предлагаешь мне отнестись так же? Давай закончим этот разговор.

— Уж лучше бы она действительно была просто слегка горбатой, как кажется на первый взгляд, — сказала Элизия ему в спину, поскольку он уже направился к Гвендолен.

— Вы что-то хотели мне сказать, Гвендолен?

Он произнес ее имя не скрываясь, потому что вокруг настолько шумели, что вряд ли можно было что-то расслышать. Начинались танцы, и толпа быстро оттеснила их в угол зала, заставив оказаться совсем близко друг к другу. Гвендолен подняла голову — она была ненамного, но все же ниже его — его глаза и улыбка остались прежними. Интересно, раньше ей никогда не нравились ни светлые глаза, ни светлые волосы, и у мужчин своего клана она смотрела только на темнокрылых, со жгуче-черными кудрями. Но у него были удивительные глаза — широко расставленные, с чуть опущенными вниз уголками. И когда он смотрел ей прямо в глаза, как сейчас, улыбка светилась во взгляде, хотя вроде бы он и не улыбался. Это была какая-то внутренняя улыбка, словно пытался осторожно погладить ее душу. Может, он единственный из людей понимал, как ей это нужно? А может, он вообще ничего не хотел, а так улыбался всем, но Гвендолен рвалась к нему еще сильнее, чем в лунные ночи стремилась взлететь.

— У меня к вам… одно важное поручение, сьер Баллантайн, — сказала она чуть хрипло — почему-то всегда, когда она с ним говорила, в горле очень быстро пересыхало. — Скажите… вы сейчас можете ненадолго пойти со мной?

Эбер покосился в сторону, но середина зала уже была заполнена танцующими парами. Элизия стола довольно далеко, и по счастью, была занята разговором с каким-то валленским вельможей, который, судя по всему, собирался ее пригласить потанцевать. Баллантайн быстро повернулся к Гвендолен.

— Если вы обещаете, что это будет действительно не очень долго… Куда вы хотите меня отвести?

— Я уже успела изучить много потайных углов, — пробормотала она, усмехнувшись, — пока готовились к балу.

Они прошли мимо кухни и свернули в длинный коридор, огибавший пиршественный зал по всей длине. С одной стороны из него можно было попасть во внутренний двор, заполненный хозяйственными флигелями. С другой стороны он подводил прямо к выходу на верхнюю галерею, где обычно располагались музыканты. Но сейчас жизнь гремела только в главном парадном зале — чем дальше, тем коридор становился все более темным, глухим и пыльным, и даже музыка стала звучать совсем вдалеке.