Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

Было это на исходе лета, но вечера стояли душные, и нередко небо извергало молнии и потоки дождя на узкую речную долину, в коей помещался мой одинокий приют. В один из таких вечеров почудилось мне, будто кто-то стучит в дверь, и сквозь щели завидел я человека на своем пороге. Капюшон скрывал черты его, а длинный плащ — фигуру, так что не мог я догадаться ни о племени его, ни о знатности, ни даже о годах его. Но я свято чтил законы гостеприимства и пустил его на порог, ни о чем не спрашивая…"

Гвендолен из-за своего наблюдательного поста у двери не могла передвинуться так, чтобы видеть лицо Баллантайна, поэтому успела сначала соскучиться, а потом неожиданно увлечься этим странным текстом. Настолько, что стала представлять одинокий домик в два окна, стоящий непременно у реки, которая от дождя стала свинцово-серой и словно распухшей от поднимающихся волн. На крыше домика растет трава, которую сейчас пригибает ветер. Ветки стоящих у дома деревьев тоже гнутся и колотятся в стекло, и от их стука человек, сидящий у стола, поднимает голову и чуть щурится в полумраке. У него тонкое лицо и сосредоточенный взгляд, будто постоянно заглядывающий внутрь себя, где рождаются новые мысли. Над небольшим очагом подвешен котелок, из него идет уютно пахнущий листьями пар. Гость полулежит на придвинутой к огню скамье. Он снял капюшон, открыв широкую проседь в черных волосах и лицо, прочерченное ранними морщинами и очень бледное, как бывает у неизлечимо больных.

Но хозяин комнаты не любопытен. Когда отвар в котелке закипает, он осторожно снимает его с огня и наклоняет над толстой глиняной кружкой, а потом пододвигает ее к гостю.

— Выпейте, — говорит он, — это хорошо помогает, когда промокнешь под дождем.

Незнакомец не сводит с него взгляда — глаза у него серые, но кажутся гораздо светлее, чем есть, из-за сильно суженных зрачков.

— Вы даже не спрашиваете, кто я?

— Стоит ли? — Мэссин-старший чуть усмехается. — Как только буря затихнет, вы уедете — нужно ли заставлять вас мучиться и думать, можно ли назвать подлинное имя, или лучше сочинить какое-нибудь?

Гость еле слышно вздыхает.

— Вы не слишком осторожны. Допустим, вам неинтересно мое имя. Но вы могли бы хотя бы поинтересоваться, чем я занимаюсь и что меня занесло в такую глушь. По дорогам сейчас бродят очень разные люди.

— Да мне и так многое понятно. Приехали вы издалека и долго ехали нигде не останавливаясь. Иначе, если бы вы поговорили с кем-то в округе, то никогда не постучали бы в дверь моего дома, даже если бы река вышла из берегов, а ураган выворачивал бы деревья с корнем. Значит, вас гонит какое-то неотложное дело, и вы вряд ли заинтересуетесь незначительными пожитками старого звездочета. К тому же вы не слишком похожи на ночного грабителя.

— Внешность обманчива, — говорит незнакомец, стараясь удержать кружку одной рукой.

— Простите мне, почтенный сьер, — Мэссин ворошит угли, — но как только вы вошли, я сразу понял, что вы мне не опасны. Вы прячете под плащом левую руку и держитесь скованно. А плащ у вас мокрый с одной стороны не только от дождя. Если рана вам сильно досаждает, я могу постараться осмотреть ее. Хотя предупреждаю сразу, я не лекарь.

— Этой ране никто не поможет, — гость морщится. — Она уже очень старая, но иногда открывается.

— Это бывает, — согласно кивает Мэссин, и снова воцаряется молчание. Чуть слышно потрескивает огонь, и воет ветер за окном.

— Вы ни о чем не расспрашиваете приходящих к вам путников потому, что так проницательны, и обо всем догадываетесь сами? — гость пытается приподняться на локте, и непонятно, чего в его голосе больше — уважения или иронии.

— Во-первых, ко мне очень редко кто-либо приходит, почтенный сьер. Во-вторых, я действительно не люблю задавать вопросы. Я предпочитаю на них отвечать. На те вопросы, которые мироздание давно поставило перед нами. Поэтому все остальное, — Мэссин опять слегка усмехается. — меня как-то мало интересует. Уж прошу извинить меня.

— Очень жаль, потому что я приехал к вам именно за этим, — незнакомец чуть выжидает, но Мэссин по-прежнему спокойно молчит, отхлебывая из своей кружки. — Чтобы вы задали мне вопрос.

— Мне сдается, я вряд ли найду о чем спросить вас, почтенный сьер. Человеческие дела мне никогда не были особенно любопытны, а после гибели брата я вообще не хочу знать, что происходит среди людей.

— Вас не интересует ни мое имя, ни кто я такой. Вам не любопытно, где я получил эту рану и как я все еще держусь на ногах. Может быть, вам интересно, куда я еду и что собираюсь делать?

— Вы вправе делать все, что вам заблагорассудится, почтенный сьер. Я не буду ни мешать вам, ни давать советы.

— Не хочется вам узнать, почему я приехал именно к вам?

— Я уже сказал вам, сударь — по доброй воле вы вряд ли бы это сделали.

Незнакомец вздыхает, и морщины четче проступают на его лице — а может, это пляшет огонь в очаге, отбрасывая тени?

— Я так устал, — говорит он, уже ни к кому не обращаясь.

Мэссин поднимается, набрасывает на него свой запасной плащ и подсовывает под голову сложенную шкуру.