Проклятие виселицы (ЛП)

Элена смотрела на нежные круглые щёчки, крошечный нос и пухлые губы, сморщенные, будто он и во сне продолжал сосать. Она никогда не позволит хоронить своего сына на каком-то пустынном перекрёстке, в безымянной могиле. Она не хотела бы, чтобы над ним топали лошади или тащились телеги. Она не позволит проклинать своего прекрасного ангела и не желала смотреть, как его истлевший труп выползает из земли. Но если она убьёт его — всё так и случится. У неё отберут его маленькое тельце, зароют там, в холодной мёрзлой земле, и могилу не отметят даже веткой.

С каждым днём Элена всё сильнее любила сына и понимала, что от этого лишь труднее сделать то, что придётся. Это должно случиться сегодня, она не могла больше ждать. Ей нужно решиться, иначе будет поздно. Она должна спасти его — от них, и больше всего от самой себе, его матери.

Элена выскользнула из дома, прижимая к груди закутанного в шаль ребёнка. Дорога была пуста, все, кто мог ходить, уже на работе, в поле или в амбаре. Но Элена шла не к амбару, а в сторону леса, спеша изо всех сил.

С восходом солнца поднялся лёгкий ветерок. Он шевелил листья на кустах смородины, ворошил яркие зелёные побеги лука на грядках. Элена осторожно вытащила из висевшей на яблоне плетёной корзинки одного из двух молодых голубей и понесла в дом.

Она уселась на скамью у грубого деревянного стола. Голубь яростно хлопал крыльями, стараясь вырваться, но она прижала крылья, и птица безвольно затихла в её руках, только глядела чёрными блестящими глазками. Элена чувствовала, как под мягкими тёплыми перьями колотится маленькое сердце.

— Ну, тише, — прошептала она, — я не сделаю тебе больно.

Снаружи второй голубь ворковал в корзинке на жарком солнечном свете. Элена нежно гладила птицу, и та почти успокоилась и уснула в тепле очага. Рука потянулась к шее птицы, скрутила и оторвала одним резким движением. Голубь шлёпнулся ей на колени. Она тут же принялась его ощипывать — это легче сделать, пока тело ещё тёплое. Элена выдёргивала перья, и они мягким холмиком сыпались на заранее постеленную под ноги тряпку. Когда птица была очищена, девушка выпотрошила её и бросила тушку в железный горшок, уже булькавший на огне.

Потом она вышла из дома к плетёной корзинке, где всё ещё ворковала вторая птица, с неослабевающей надеждой зовущая подругу. Осторожно поглаживая, Элена извлекла её и понесла в дом — на ту же скамью и в кипящий горшок.

Она готовила пищу с тех пор, как научилась ходить — как и все остальные девушки Гастмира. Элену научила мать, а ту — её мать. Она делала это привычно, не думая, и пока руки работали, мысли уносились далеко.

Но сейчас она вдруг вспомнила, как ребёнком смотрела на мать, разделывающую птицу. Картинка виделась так ясно, будто Элена снова была в материнском доме, хота прежде она никогда не вспоминала об этом. Маленькая Элена поднималась на ноги, цепляясь за юбку матери, и заворожённо, как могут лишь дети, смотрела, как кружат лёгкие серые перья, опускаясь и слова поднимаясь на ветру, будто стайка крошечных птиц. Она вспомнила, как протягивала маленькую руку, чтобы поймать их, теряла равновесие и падала на покрытый камышом пол. Мать, смеясь, наклонялась и снова поднимала Элену на ноги. Её большие, грубые и красные руки пахли перьями, луком и кровью.

По лицу Элены потекли слёзы — она вдруг поняла, что никогда не почувствует, как сын хватается маленькой рукой за её юбку, чтобы встать на ноги, никогда не услышит, как он смеётся, когда от её дуновения плывут в солнечном луче пушинки одуванчика, никогда не сделает лодочку из коры, чтобы он запустил её в луже. И ещё множество мелочей, которых она никогда не сделает для него, совсем обыденных, не таких, как пища или тепло. Но сейчас эти мелочи значили для неё больше всего на свете.

Снаружи донеслись голоса, и когда открылась дверь, Элена успела смахнуть слёзы с глаз. Она старалась выглядеть спокойной, сжимала руки, чтобы унять дрожь. Но беспокоиться было незачем — Джоан на невестку даже не взглянула.

— Ты с чего это дверь закрыла? — проворчала старуха, устало опускаясь на скамью. — Этак мы все от очага заживо поджаримся.

Джоан выглядела на все свои сорок пять, а то и старше. На лице запеклись пыль и пот, седые волосы растрепались и прилипли к влажному лбу.

Элена, всё ещё дрожа, протянула ей кружку эля. Свекровь схватила её, обмахиваясь свободной рукой, и чуть заметно кивнула, что Элена готова была понять как "спасибо".

Осушив кружку жадными глотками, Джоан заговорила.

— Ты должна радоваться, девочка, что работать придётся в тени, в амбаре. В поле жара, как в печке, и весь день ни ветерка.

Джоан глянула в распахнутую дверь. Дневной свет уже почти угас, в доме напротив уже зажгли тусклые свечи.

— Сегодня закончили стрижку. Я думала, мой сын к этому времени уже вернётся.

— Наверное, задержался в пивной с друзьями, — робко предположила Элена.