Проклятие визиря. Мария Кантемир

И она принялась объяснять ему значение каждого цветка, его понимание в сочетании с другими цветами.

В Турции давным-давно научились придавать это значение цветам, и хотя использовались эти значения в основном для влюблённых, смысл можно было толковать и по-другому.

Медленно доходила до Толстого мысль, что его секретарь и новый садовник недаром подружились. Каждый день садовник выкладывал новую дату, и цветы каждый раз были другие. Как будто говорили за его спиной люди, а он был слеп.

   — Так-так, — воодушевлённо расспрашивал он Марию, — значит, чтобы подать весточку, достаточно посадить цветок определённого цвета?

   — Конечно, — удивлённо сказала Мария: она не могла понять, почему такой старый человек, как её крестный Пётр Андреевич, не знает разницы между цветами, не знает самых расхожих вещей.

И она снова и снова объясняла ему, что там, где растут ноготки, эти жёлто-оранжевые ромашки, там жестокость, горе, ревность, а если посадить на видном месте львиный зев — это означает: «Приходи быстрее, у меня есть новости».

Пётр Андреевич вспомнил, как ещё на днях он удивился, что среди белых и красных роз вдруг появился простой цветок львиного зева.

Мало-помалу постигал он, что за его спиной творилось нечто скрывающее опасность.

Он и всегда-то был подозрителен, но никак не мог даже предположить, что его враги изобретут такой хитрый, немыслимый способ общения.

Теперь уже было ясно, что Асан-паша недаром приставил к нему садовника, что не одно лишь любование цветами, близость к природе связывают этих двух людей — садовника и секретаря, которому он, Толстой, доверял писать письма не только в Посольский приказ, Головину, но иной раз и самому царю. Хороший слог и медоточивость Макария давно очаровали Петра Андреевича.

А Мария всё продолжала объяснять Толстому загадки и неожиданности языка цветов: гвоздика пёстрая означала, что невозможно счастье соединения, хотя мечты об этом таятся в сердце, гвоздика турецкая розовая заверяла, что память о любви навсегда останется с той, которая выставляла на солнце горшки с нею, а вот пурпурная была лишь непостоянством и капризностью.

Сколько же нового узнал о цветах Толстой, внимательнейшим образом слушая девятилетнюю девчушку. И мысли одна другой быстрее и коварнее проносились в его голове.

Нет, нельзя выгнать садовника, нет, нельзя просто так распроститься с секретарём — надо вызнать все их тайны, допытаться, что передают они с помощью цветов, какие секреты посольства узнали и кому сбывают свою ценную информацию.

А Мария, найдя такого внимательного и серьёзного слушателя, разливалась, стремясь поразить своей осведомлённостью Петра Андреевича. Как же так — он даже не знает, что за лилией скрывается невинность и величие, цветок кактуса означает полное и непреходящее постоянство, — словом, все свои знания передавала она Толстому, даже не подозревая, какую бурю чувств вызвала этими рассказами.

Дмитрий хмуро слушал болтовню своей дочки и несколько раз порывался прервать поток её слов, но Пётр Андреевич вежливо останавливал его и продолжал внимать девочке.

— Вот если фиалка? — вспомнил он о позавчерашней дате, выложенной фиалками.

— Никто не знает о нашей тайне, — объяснила Мария.

Ага, значит, они не догадываются, что Толстой может раскрыть их секрет. Значит, надо поберечь эти сведения и по-прежнему делать вид, что ничего не понимаешь.

Но зачем? К чему столько ухищрений? И кому понадобилось такое изощрённое шпионство?

На виду у него было всё: слежка янычар, постоянные стражи у ворот, сопровождение для малейшего выхода в город, даже для закупки провизии. Это было явно. Но выходит, есть среди своих тот, кому выгодно очернить посла, унизить его в глазах султана и визиря. Но зачем, почему? Вопросы эти нескончаемо мучили Толстого...

Пётр Андреевич долго водил Кантемира и его дочку по своему дому. Пожалуй, Мария впервые видела столько европейской мебели — их дом, хоть и строенный по модели самого Дмитрия, не отличался от других турецких дворцов убранством. Лишь в кабинете у самого Кантемира был письменный простенький стол да стул, два-три кресла для посетителей. А остальные палаты были убраны так, как убирались все турецкие дома: низенькие диваны, крохотные столики, громоздкие шкафы, этажерки или подставки; двухсветные окна давали много солнца и воздуха.

Мария с восторгом посидела в мягком кресле Петра Андреевича у его письменного стола на громадных серебряных ножках-львах, покачалась на больших тяжёлых стульях, попрыгала у раскладных стенных книжных шкафов, забитых множеством книг. Всё ей было в новинку, ей было всё интересно, а Пётр Андреевич лишь рассеянно отвечал на её вопросы.