Проклятие вождя

Чиун поднял вверх свои тонкие руки в жесте, изображающем незнание.

Вновь оказавшись на душных и грязных нью-йоркских улицах, где непрерывно гудели зажатые в чудовищных пробках машины, Чиун все объяснил.

– В этом послании содержится требование репараций. Текст труден для понимания, потому что написан высокопарным слогом религии. Ясно лишь, что написавший его требует, чтобы некий Джой-172 был наказан за какое-то оскорбление, нанесенное некоему Уктуту. И пока власти страны не накажут этого самого Джоя-172, слуги Уктута будут продолжать утолять его боль кровью.

– Я все еще не понимаю, – сказал Римо.

– Либо твоя страна выдаст им Джоя-172, кем бы он ни был, либо последуют новые смерти, – объяснил Чиун.

– А кому до этого дело? – спросила Бобби.

– Мне, – ответил Римо.

– Эта умная, красивая и очаровательная юная леди говорит дело, – сказал Чиун.

– Если ты такой умный, то можешь отправляться на поиски своего Джоя-172, – обратилась Бобби к Римо.

– Она говорит дело, когда не болтает вздор, как сейчас, – закончил свою мысль Чиун.

Римо улыбнулся.

– Мне кажется, я знаю способ найти этого Джоя-172. Вы когда-нибудь ездили на нью-йоркской подземке?

– Нет, – ответил Чиун. И он явно не собирался этого делать.

Глава 5

Антуан Педастер Джексон считал своей обязанностью учить белых уму-разуму. Хотя бы эту старуху с потрепанной хозяйственной сумкой, – едет, видите ли, в последнем вагоне маршрута "Д" после семи часов. Разве она не знает, что белым не полагается ездить в это время в подземке? Впрочем, похоже, она начала это понимать, когда он вразвалку ввалился в пустынный вагон вместе со своим дружком, Красавчиком Уильямсом. Оба они учились в последнем классе средней школы имени Мартина Лютера Кинга, и Красавчик должен был выступать с речью от их класса на выпускном вечере, потому что читал быстрее всех остальных учеников и при этом даже не шевелил губами, ну разве что на трудных словах. Но в школе имени Мартина Лютера Кинга даже учителя не умели произносить трудные слова.

– Ты знаешь, где находишься? – поинтересовался Антуан.

Старушка с морщинистым лицом, на котором запечатлелись долгие годы тяжелого труда, подняла глаза от молитвенника, зажав пальцем текст «Аве Марии». Вокруг ее круглого лица был повязан выцветший желто-красный платок. Она покрепче зажала сумку между коленей.

– Извините, но я плохо говорю по-английски, – проговорила она.

– Это нью-йоркская подземка, – сообщил Красавчик, готовящийся выступать от класса на прощальном вечере.

– После часа пик, красотка, – добавил Антуан.

– Тебе не полагается быть в здесь в такое время, – поддержал друга Красавчик.

– Извините, я плохо говорю по-английски, – повторила старушка.

– Че у тебя там, в этой твоей сумке? – поинтересовался Красавчик.

– Перештопанная старая одежда.

– Бабки есть? – Увидев ее замешательство, Антуан пояснил: – Деньги?

– Я бедная женщина. У меня лишь несколько монет – на ужин.

Тут Антуан изобразил страшную обиду и ударил своей черной рукой по белому лицу.

– Ненавижу врунов. Разве тебе не говорили, что ложь – это грех?

– Стыдно врать, – заметил Красавчик и ударил женщину по другой щеке.

– Нет-нет! Только не бейте, – закричала женщина, закрывая голову руками.

– Убери руки! – потребовал Антуан и стукнул ее по голове. Потом решил испытать новый каратистский удар ребром ладони на ее правом плече, но понял, что кулак гораздо надежнее. Следующий удар сорвал со старушки платок и рассек ухо, из которого потекла кровь.

Красавчик поднял старушку на ноги и хорошенько стукнул головой о стекло, а Антуан принялся обшаривать карманы. Им удалось обнаружить один доллар семнадцать центов, и Красавчик стукнул ее еще раз – за то, что у нее оказалось слишком мало денег.

Они вышли на следующей остановке, рассуждая о том, как здорово протекает их деятельность по очистке подземки от белых, решивших проехаться по ней после наступления темноты. Им было и невдомек, что тем самым они очищают нью-йоркскую подземку от всех пассажиров, включая негров и пуэрториканцов. Они посмотрели вслед пустому поезду, направляющемуся в сторону Мошолу, конечной станции маршрута "Д".

Доллар семнадцать центов мало на что могли сгодиться, но юноши все же решили покинуть подземку. Они оказались в белом квартале, где зараженные расизмом владельцы магазинов не запирают товар на замок и не прячут его подальше от глаз, как торговцы в черных кварталах. Свободные от подобного расистского мелкособственнического менталитета, Антуан и Красавчик почувствовали себя в своей тарелке в этих магазинах и супермаркетах, где все было выставлено напоказ и все можно было потрогать, рассмотреть и подумать, стоит ли товар покупать. В конце этой небольшой прогулки по Гранд-Конкурсу у них было три баллончика с краской, три бутылки кока-колы, четыре шоколадки, восемь конфет, журнал с обнаженными красотками и кусок дорогого мыла. Им даже не пришлось тратить на это свои доллар семнадцать центов.

– Какого черта ты упер мыло? – спросил Красавчик.

– Может, удастся его продать.

– Чушь. Кто в нашем квартале станет покупать такое мыло?