Проклятие

Еще сколько-то лет минуло, на стене его комнаты появилась и сияла карта Израиля, мотаем себе на ус, так! и где он такую откопал, красавица, Афродита, оторваться нельзя, притягивает глаз! произведение высокого искусства! Ах вот оно что (следует крепко помнить, что в тс годы отвальные настроения еще не носились в воздухе и эти смелые идеи еще не имели на Кухне четких опознавательных знаков)! Точно, как в воду глядели, предвосхищение, теперь-то ясно, куда его сносит, впрочем, не придаем большого значения всем этим интеллектуальным шашням с иудаизмом (возрастное? крайность мнений? парадоксализм? идеологические завихрения и выкрутасы юности?). А напрасно! Опасны и блудливы пути разума, в этой пытливой, творческой голове зреет (или уже созрела) интеллектуальная авантюра, уязвлен Израилем, и эта неотлипная идея переехала, перепахала его душу, звериная, генная тяга, намылился на историческую, заветную родину. Пусть у нас и Евклидов ум, да и не требуется глубокого знания человеческого сердца, чтобы уловить, какую отраву паренек вкусил, чем кормится, чем раскочегаривается юношеское охломонское воображение, к чему всё это и куда этот умник клонит, куда укоренилось сердце избранника, сохнет, куда скользит, соскальзывает. Слышим, всё этим сказано, избранность никогда и никем не отменялась и не может отмениться, так-то, и это явится предтечей и предвестником общих завтрашних настроений: ехать надо!

Наступил, нахлобучился сомнительной, даже враждебной, непредусмотренной ушанкой новый день; трубный, агрессивный глас генной памяти воссоздал и возродил цельное мировоззрение, неистовым фонтаном прорвался внутренний родник правды, взбрыкнула томящаяся, мятежная душа. Вообще-то он еще ребенок, дитя, ему было без малого 16 лет, и по вдохновению свыше, преодолев душевную чересполосицу, расторопно, решительно влетел в курьезный сюжет; вот вам эмоциональный, переживательный, напряженный, тенденциозный спектакль — с холодным, ясным сознанием, смело (новая, горячая любовь, требующая сосредоточения сердца и ума, изгнала бабьи сказки, темные страхи и все глупые, гнетущие языческие суеверия, чуждые и противные истинному, цельному иудейскому самосознанию) и без лишних слов отчубучил, решительно набедокурил, нашкодил по-крупному, учинил то, что когда-то скромно (полно и точно) называлось смачно и просто погромом; изловил, урвал момент, когда опостылевшей, тухлой, недалекой, пошлой и непроходимой зануды-бабушки (русская, маразматическая, беспамятливое ничтожество), не было дома…

Представляете, самый конец мая, выдался на редкость теплый, тихий, мягкий денек, тридцатое мая, в соседнем дворе скамеечка, сумасшедше цветет сирень, буйство сирени, бабуля выплыла посидеть на скамейке, задумалась, челюсть как-то сама отклячилась, частенько в возрасте недоразумения с челюстью случаются, подстерегают (покойникам следует вообще челюсть подвязывать, чтобы они с противной, откляченной челюстью вечно не гнили в земле), размечталась под влиянием весенних дурманов, расслабилась, а что тут плохого, предалась воспоминаниям, грезы наяву, наваждение, возмечтала, разомлела, где и когда ей дарили цветы, было, было, когда же это было последний раз? и за ноги хватали! всё в жизни было; затем она почему-то стала припоминать, что знала, о Екатерине Великой, та предпочитала молодых, имела их в большом изобилии, и у блудницы на троне наступил последний раз, от этого не уйти, всё и у всех случается это в последний раз, хлебаешь воздух и — конец; сирень, сирень цветет, цветет и отцветет, белая мышь, странно белая, юркнула в помойку, поди разбери, может, символ быстротекущей жизни, у Толстого где-то притча — лев, дракон, заблудок висит на кусту, над пропастью, цепко держится, стебель куста мыши жрут, подтачивают, мелькают, белая, черная, день, ночь — сутки прочь, а этот легкомысленный недоумок плюнул на дракона, на льва, на мышей, набросился на сладкие ягоды, что на кусте растут, а может, прав он, мудр, лови мгновение? дети слишком рано в дремучие, бесстрастные старухи записали и упекли, женское и всё такое у нее не кончилось, вполне могла бы развернуться, давать дрозда, как та грандиозная царица, в 67 лет имела любовника, которому и тридцати не было, никакой гримасы, никакого извращения, Платон Зубов вполне был доволен своей участью, чего еще надо: вошел в историю, любой школьник его имя знает…