Проклятые

— Я не использую Источник. Я — его часть, и Он не может с этим смириться, не так ли? — спросила я, и мой смех наполнил комнату. — Ты хочешь сказать, что все добрые дела, которые я могу совершить, никогда не будут иметь значения? Для меня не существует небесных объятий?

Он поднял подбородок, его негодование было очевидным, когда он наблюдал за мной.

— Ты не можешь изменить то, что ты есть.

Я усмехнулась.

— Спасибо, Михаэль, — сказала я, отвернулась от архангела и принялась играть с лепестками розы, которую держала на тумбочке. Я не могла прикоснуться к ней, мои пальцы проникали сквозь нее, но она все равно служила своей цели и придавала мне сил.

— За что? — спросил он, и его обманчиво красивое лицо исказилось в замешательстве.

— За то, что дал мне повод делать с этого момента все, что захочу, — сказала я, сокращая расстояние между нами, и магия жизни потекла по моей коже, словно шепот о том, что было на самом деле. — Передай своему отцу, что я сказала «пошел на хуй», мальчик-посыльный.

Я прижала ладони к его груди, встретившись с твердой плотью, и его глаза расширились. Я оттолкнула его, заставив влететь в открытую дверь спальни. Архангел, спотыкаясь, отступил в темноту, исчезнув из виду так же быстро, как и появился.

Я повернулась…

Я приподнялась в постели и посмотрела на Грэя, который беспокойно спал рядом со мной, словно чувствуя присутствие брата. Протянув руку, я погладила лепестки цветов, к которым прикасалась во сне. Они рассыпались в прах под моим прикосновением, и жизнь, которую я забрала, угасла в них.

Я свернулась калачиком в постели, пообещав себе заменить розы утром.

У меня было предчувствие, что они мне понадобятся.

36

УИЛЛОУ

На следующее утро Грэй вошел в комнату, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Пара серых тренировочных штанов была низко надвинута на бедра. В его руках был поднос с завтраком — вычурная деревянная вещь, безукоризненно вырезанная и явно не из школьной столовой.

Я поправила покрывало на талии, устраиваясь поудобнее, и уставилась на разнообразные фрукты и пирожные, которые он разложил для нас на тарелках.

— Доброе утро, любовь моя, — сказал он, наклонившись вперед, чтобы нежно прикоснуться губами к моему лбу.

Это прикосновение было таким сладким, что я не хотела прерывать момент, ошеломленная его заботой о том, чтобы принести мне завтрак.

— Ты не должен был этого делать, — сказала я, потянувшись за стаканом воды.

Я сделала несколько глотков, чтобы охладить горло, которое казалось слишком теплым. Я не знала, что делать с этой версией Грэя, с его добрыми жестами, которые так не соответствовали тому, к чему я привыкла.

— Я хотел, — сказал он, протягивая клубнику.

Он надкусил фрукт, мои глаза следили за движением его рта вокруг пухлой кожуры. Мне было стыдно за то, как я отреагировала на то, что должно было быть таким невинным, но одно осознание было важнее моих собственных гормонов.

— Кажется, я никогда не видела, как ты ешь, — сказала я, и это замечание заставило его захихикать.

— Мне и не нужно, хотя это вовсе не означает, что я не могу, — сказал он, доедая клубнику и откладывая плодоножку на поднос. — Особенно мне нравятся спелые фрукты.

— Не будь отвратительным, — сказала я, закатив глаза, и потянулась за кусочком ананаса.

Я отправила его в рот, медленно пережевывая, чтобы обдумать, как начать этот разговор. Обычно мне было все равно, разозлят ли мои слова Грэя или приведут к ссоре, но эта новая почва, на которой мы пытались завязать настоящие отношения, не давала мне покоя.

Нормальные пары не хотят ссориться.

Были ли мы с Грэем вообще способны на мир?

— Просто скажи это, Ведьмочка, — сказал он, приподняв бровь, наблюдая за тем, как я жую.